Северные новеллы

С Чукотки, с острова Врангеля в сторону Южной Америки на зимние квартиры потянулись тысячи белых гусей и журавлей. Они летели строгими клиньями на головокружительной высоте, но в чутком воздухе нам был слышен крик птиц. В нем, этом крике, была тоска, тоска. Близкая зима, жестокие морозы и пурга гнали пернатых в чужие страны, и они прощались до будущей весны со своей суровой родиной.

А Карл и не думал улетать. Северный ворон зимует там, где рожден.

Птица настолько привыкла к людям, прижилась на стоянке, что стала совершенно ручной. Безбоязненно брала пищу с ладони. Бывало, так наломаешься в маршруте, что забудешь бросить кусок нашему Карлухе. Ворон непременно напомнит о себе: долбанет тяжелым клювом в резину бахилины, а то и по руке и издаст недовольный звук, очень похожий на тот, какой рождают ржавые петли двери.

Если стояла особенно сырая и ветренная погода, Карл кричал за палаткой. Кто-нибудь расстегивал, раскрывал полог, птица входила в нагретое человеческим дыханием помещение и устраивалась на ночлег в углу. В противоположном углу на оленьей подстилке лежал Лорд.

Собирались в маршрут. Лорд куда-то исчез. Мне это показалось странным, потому что пес обычно всегда после нашего завтрака крутился на стоянке. Я позвал собаку. В ответ не раздалось знакомого басовитого гавканья. Закинув за плечи рюкзаки, ружье, я уже хотел отправиться с начальником отряда в путь — Лорд, безусловно, нагонит нас, отыщет по следу,— когда раздался громкий и нескончаемый крик Карла. Ворон летел со стороны реки. С высоты хлопнулся на голову начальника отряда, ударил его крылом, сдернув капюшон геологической гимнастерки. Потом вдруг сел на мое плечо, пребольно долбанул клювом в шею и взлетел. И орал так, будто его живьем резали.

Мы все поняли. Что-то случилось, и Карл сообщал нам о происшествии. Не сговариваясь, побежали в сторону реки, откуда прилетел ворон.

В полверсте от стоянки, на каменистой косе, там, где к реке вплотную подступала тайга, вверх брюхом лежал наш Лорд. Он слабо поскуливал и едва заметно дергал передними лапами. Рана была страшная, во весь живот, будто кто ножом полоснул пса. Внутренности — наружу, хоть анатомию изучай. Вокруг были разбросаны клочья черного и рыжего меха. Черный, ясно, принадлежал Лорду, ну а рыжий, конечно, «малой тигре» — рыси.

— Рыжая разбойница наделала дел...

— Лорд маху дал. Не увернулся...

— От нее человек не всегда увернется.

Я сбегал в палатку, извлек из рюкзака флакон с йодом, большую иголку и толстую суровую нитку. Мне не однажды приходилось видеть, как охотники врачуют своих раненых собак. Ребята держали Лорда за голову и лапы, а я, запихав обратно обильно смоченными йодом руками внутренности пса, принялся зашивать рану, как зашивают распоротый мешок с мукой... Кто-то скинул свою штормовку, и на ней, как на носилках, отнесли собаку в палатку. В этот день я не пошел в маршрут, остался на «выкидушке» за санитара. Карл уха расхаживал возле палатки, то и дело заглядывал в приоткрытый полог. Видеть раненое животное, оказывается, тяжело так же, как смотреть на раненого человека...

Три дня пролежал Лорд в палатке. Самая нежная пища сразу давала обратный ход, и я уже мысленно простился со своим верным другом.

На четвертый день пес, поскуливая от боли, вылез из палатки и, как олень, начал есть ягель. Ягель — целебная пища не только для зверей, но и для людей, недаром северные жители пьют отвар из этого растения, а то и сырым едят. С трудом передвигаясь по мху, Лорд вдобавок пожевал какую-то травку и даже полизал смолистую кору лиственницы. К вечеру он с аппетитом съел парную куропатку. Карл расхаживал рядом, наблюдал за собакой, но не сделал ни единой попытки стащить у нее пищу, чем частенько грешил раньше.

Выдюжил пес, вытянул! Швы я не снимал. То и дело зализывая рану, Лорд сам выкусывал и выплевывал суровую нитку, понимал, что теперь она ему не нужна.

Когда работы в этой «выкидушке» подходили к концу, пес как ни в чем не бывало уже хаживал со мною в маршруты.

В начале сентября по рации в отряд дали радиограмму: к нам летит корреспондент центральной молодежной газеты. Конечно, чтобы написать очерк о романтике труда разведчиков недр, крепкой дружбе и взаимовыручке таежных бродяг, о малиновых закатах и алых рассветах.

Сами геологи к подобным писаниям относятся очень неодобрительно. Прочтет такую розовую статейку романтически настроенный юноша, побежит в геологоразведочный институт, но после первого же полевого сезона навсегда расстанется с геологией. Полгода в дикой тайге не каждый выдержит. И где она, обещанная романтика? Рассветы и закаты в северной тайге, оказывается, не розовые и малиновые, а серенькие, водянистые, промозглые. Дождь в палатку заливает, сухого места не отыщешь. Помыться негде, толком поесть некогда, все эти маршруты, маршруты с утра до ночи, без выходных — куда только профсоюз смотрит! А мошка! Живьем жрет!

Иногда геологи, народ потешный, язвительный, нарочно «вешают лапшу на уши», а потом эта «лапша» выходит миллионным тиражом. Вроде того, что спирт геологам выдается для протирки оптической оси радиометра, хотя оптическая ось — невидимая, воображаемая линия. Или вдруг сообщается о встрече геолога в Ямало- Ненецком национальном округе с красным волком, который живет только на Дальнем Востоке и никогда туда не забегал. Словом, толковых, дельных очерков о геологах кот наплакал. Да и что познает неспециалист наскоком, пробыв в отряде единственную неделю?

Ми-4 забросил в отряд корреспондента днем, когда геологи были в маршрутах. Мы увидели его только вечером, вернувшись к «выкидушке».

Корреспондентом оказался рослый, спортивный парень лет двадцати семи,с модными, опущенными книзу итальянскими усами. За плечом у него торчал превосходный «зауэр», бескурковка.

— Привет, ребята! — бодро сказал он нам и кивнул на парочку убитых угольно-черных кедровок, валявшихся возле палатки.— Это я уже харчи отрабатываю.— Хлопок по ложе «зауэра».— Прихватываю с собой, когда беспокойная журналистская судьба забрасывает в медвежий угол. Хорошая хлопушка. От деда осталась.

Я действительно еще днем слышал выстрелы, раздававшиеся на стоянке отряда.

Мне не понравился бодренький, фамильярный тон парня, то, что он сразу начал нас «тыкать». Например, я начальника отряда, своего ровесника, до сих пор называю на «вы», хотя работаю с ним третий полевой сезон. И он тоже. Как-то стесняемся предложить друг другу перейти на «ты». И это было бы полбеды. Ко всему прочему парень держал себя с превосходством избранного. Не от большого, конечно, ума. Это во-первых. Во- вторых, уж если так рассуждать, то я, например, считаю профессию геолога несоизмеримо выше профессии журналиста. Ну да ладно. У каждого свои слабости и пороки. Не о том речь.

Пригласили корреспондента к ужину, сидим, болтаем, кое-кто из геологов уже начал гостю «лапшу на уши вешать». А мне как-то не по себе. Будто чего-то очень не хватает. И Лорд ведет себя странно: мечется по стоянке, скулит, поглядывает на макушки деревьев.

Ба! Карла нет! Куда запропастилась птица? Она всегда встречала нас из маршрута своим мелодичным криком...

И вдруг... Аж в пот бросило!

— Послушайте,— поспешно сказал я приезжему,— вы нашего Карла здесь не видели?