Северные новеллы

Обычно гуси, покинув гнездо, более не возвращаются к нему. В поисках лучшего корма они странствуют по долинам, рекам и озерам острова; где ночь застанет, там и ночуют. Каково же было наше удивление, когда через несколько дней гусиная семья вновь вернулась к бараку! Может, увидев, как я отгонял кравшегося к ним песца, птицы поняли, что жить по соседству с нами, людьми, безопасно?..

Птенцы заметно подросли, они растут, что грибы после теплого дождя. Ведь, чтобы не погибнуть, за коротенькое арктическое лето, за считанные недели им надо научиться летать, до первых морозов покинуть остров, унестись в жаркие страны.

Я вышел из барака и высыпал из пакета овсяные хлопья. Не успел отойти, как гуси начали кормиться. Похоже было, что гусиное семейство до отлета на зимовку решило остаться с людьми.

Жилось им, думаю, неплохо. Из толстого короткого бревна я соорудил корыто, и оно всегда было наполнено пищей: пшеном, гречкой, овсянкой, всевозможными объедками. И водопой искать не надо. В широких порожних банках из-под сельди иваси всегда была вода. Арктика есть Арктика; здесь посреди лета нередко случаются снегопады, пурга; многие птицы гибнут в непогоду. На этот случай я построил птенцам убежище, что-то вроде собачьей конуры с подстилкой из оленьего меха. Колебания температуры гуси чувствовали лучше всякого барометра. Если самка с гусятами вдруг укрывалась в домике, это было верной приметой: жди заморозка или снега. Недоверчивый гусак в конуру никогда не забирался. Он сторожил свое семейство, лежа у входа. Когда птицы видели опасность, они громко гоготали. Мы выбегали из барака и выстрелами отгоняли круживших в вышине бургомистров и поморников или кравшихся к лакомой добыче облезлых песцов.

Весть о райском уголке, где можно жить в полной безопасности и не надо заботиться о воде и пище, очевидно, долетела до гусиной колонии. Из долины к бараку то и дело поднимались птичьи семьи. Но гусак не пускал их на свою территорию. С угрожающим шипением он бросался на незваных гостей, ударами крыльев и клюва заставлял повернуть обратно.

Одного гусенка мы все-таки не уберегли. Недоглядели. Слишком поздно заметили в небе бургомистра. Атака чайки была дерзкой, внезапной. Удар острого клюва — и малыш покатился по земле с разбитой головой. Когти подхватили нежно-пушистый комочек, бургомистр взмыл ввысь. Гогот гусыни походил на неумолкаемый плач...

Дни бежали, и гусята росли. Они очень изменились за это короткое время. Ярко-желтый пух клочками сохранился разве что возле хвоста. На голове и шее появились коричневые пятна, спина обросла жемчужными перьями с яркими ободками. Большие и малые маховые перья, или первостепенные и второстепенные, как называют их орнитологи, приобрели бархатно-черный и темно-серый цвет. Не верилось, что эти неуклюжие темные существа вскоре станут стройными, красивыми птицами со слепяще-белым оперением. Пока что единственный намек на белый цвет — белые хвостовые перья.

Гусак и гусыня полиняли. Площадка возле барака, где жили птицы, была усеяна их маховыми перьями. Способность к полету они приобретут к тому моменту, когда гусята начнут летать. Об этом позаботилась сама природа. Но взлетит ли гусыня? Вот что неотступно беспокоило нас. Поврежденное крыло она по-прежнему волочила по земле.

В начале августа с Северного полюса задул ледяной ветер. Он в клочья разорвал висевшие все лето над островом тяжелые и серые туманы, погнал их на материк, затянул лужицы шершнем — тонким, шуршащим, позванивающим ледком. Все чаще сыпал снег. На вершины сопок и скал он лег прочно, а в долине полуденное солнце на короткое время превращало его в свинцовые, ребристые от зыби лужи.

Большие и малые птицы, гнездившиеся на острове, собрались в дальнюю дорогу. То и дело над бараком тучами и тучками в сторону юга улетали стаи.

Ровно через шесть недель после появления птенцов мы стали свидетелями очень важного события в жизни гусиного семейства. Птенцы, точнее, подростки размером немного меньше родителей впервые в своей коротенькой жизни ощутили радость полета. Один за другим, коротко разбежавшись, птицы взлетели. Гусак и гусыня следили за ними, вытянув длинные шеи. Птицы сделали над бараком несколько кругов и с восторженными криками приземлились. С этой минуты они взлетали часто, то поодиночке, то все вместе. Длинный путь требовал неустанной тренировки.

Ударили морозы. Из долины, где находилась гусиная колония, послышался непрерывный галдеж. Первыми взлетели, вытянулись в клинья холостые и молодые гуси. Потом суровую свою родину стали покидать семейные птицы.

Мы не видели, как взлетели наши птицы. Мы услышали их крик, доносившийся сверху, и поспешили на волю.

Гуси ходили над бараком широкими кругами. Они беспрестанно гоготали. Они прощались с нами. Впереди был гусак, дети летели за отцом, а замыкала семейную стайку гусыня. Она чуть заметно заваливалась на одно крыло.

Три, шесть, восемь кругов... И птицы круто взмыли ввысь. Они пристроились в хвост к длинному клину своих собратьев, летевшему со стороны долины. Удаляясь, клин как бы таял на глазах, пока не исчез совсем.

Через год, пораженный полярным микробом, неизлечимой арктической болезнью, я вновь был в тех краях, но не на острове, а на материке, неподалеку от него. Ожидая летную погоду, буровики торчали в аэропорту, небольшом бревенчатом тереме, уже целую неделю. В тесном зале ожидания я познакомился с орнитологами — мужем и женой. Весну, лето и осень они провели на острове, изучали белых гусей, теперь же летели домой, в Москву. И — каких только встреч не бывает в Арктике! — оказалось, что жили они в бараке, в котором раньше стояли буровики.

Орнитологи рассказали мне много интересного о белых гусях. В свою очередь я поведал им историю наших пернатых друзей. И здесь, не дослушав до конца, муж и жена, перебивая друг друга, рассказали мне, что весною шесть белых гусей, прилетев с юга, сели не в долине, как остальные их сородичи, а возле барака. Эти осторожные птицы совершенно не боялись людей. Гусак и гусыня под окном устроили гнездо, вывели, вырастили, подняли на крыло птенцов, а четыре гуся, совсем молодые, еще не способные к размножению, паслись рядом.

Не оставалось сомнения, что это были наши старые знакомые, наши друзья. Человеческую доброту белые гуси помнят всю жизнь.

Волчица вернулась к своей стае глубокой ночью, когда разноцветные северные звезды горели на темно-синем бархате неба с такой яростью, что видны были тянувшиеся от них узкие и острые, как лезвие кинжала, лучи. Звери послушно ждали своего вожака. Обязанности вожака в стае исполняла старая многоопытная самка, а самец только помогал ей.

Волчица разбила стаю на три группы. Одну группу возглавила она сама, другую — самец, третью — переярок. Вообще-то переярки, звери предпоследнего приплода, оставляют родителей перед рождением меньших братьев и сестер, но этот не пожелал жить самостоятельно, не покинул стаю. Остальные звери — прибылые волки, рожденные в мае, молодняк, последний приплод; сейчас им было по девяти месяцев, и хотя они ростом почти догнали родителей, но еще нуждались в опеке и натаске. Прибылые часто впадали в щенячье детство: то в самый важный момент охоты начнут игры, то затеют жестокую драку. За подобные шалости родители наказывали своих чад нещадной взбучкой.