Северные рассказы и повести

Вахтовка бодро бибикнула, и я очнулся от воспоминаний в районе будущего строительства ДНС. Зашел в столовку, под которую оборудован один из вагончиков. Обнаружил в ней двух дедов – нытика и хлопотуна, горячий чай, радиотелефон и даже работающий телевизор. Один из дедов постоянно ворчал на всех и вся: на порядки, на власть, на погоду, на всё подряд. Другой же был сама любезность: и чаем угостил, и конфет предложил, и помог разобраться со связью с Большой землёй. Не знаю чем именно, но невольно напомнили они мне собой Васина, с которым мы попрощались утром.

Подкатил на «Буране» Лёша. Здесь у него свой отдельный балок. Вместе с ним в балке живёт помощник, которого Дементьев, состроив добродушно-хитроватую физиономию, зовёт то Андрюхой, то просто «студент».

Так ты правда студент? Нет? И давно, говоришь, закончил? Странно. А почто же Алексей Михалыч этак тебя кличет? А-а, шутит. Ну, понятно. Нет, раньше на «Буране» ездить не приходилось. Лиха беда – начало, давай, попробуем. До площадки ДНС, говоришь, недалеко? В гору только? Ладно, поехали.

Андрюха выглядит совсем пацаном. Потому, наверное, и подшучивает над ним Лёша. Давно заметил: люди на Севере как будто медленнее старятся.

Когда-то, ещё на Артемовском золотодобывающем руднике, убедился в том столь красноречиво, что более никогда уже не сомневался: так оно и есть. Директорствовал в те времена на предприятии Итыгин, а в штате у него был белобрысый безусый паренек – горный инженер .

Я, как увидел его впервые, так тоже думал, что он - либо студент-практикант, либо стажёр. И вдруг узнаю, что паренька назначили главным инженером рудника .

У меня, как говорится, чуть глаз не выпал от удивления.. Спрашиваю в кадрах о его возрасте, отвечают: «ему недавно исполнилось тридцать восемь». А по виду, ну, ей-богу, пацан пацаном, напоминает помесь главного героя фильма «Начальник Чукотки» с Петрухой из «Белого солнца пустыни».

Примерно того же плана и Андрюха, с которым мы мчимся на «Буране». Нас, кстати, здорово мотает и подбрасывает из стороны в сторону. Мелькают кусты, сугробы, заячьи следы разбегаются от нас то там, то сям. Ветер трёт наши лица ледяным своим наждаком. Мои усы моментально обросли сосульками, побелели и увеличились в объёме раза в два. «Буран» внезапно почти заваливается на бок, и я изо всех сил упираюсь в него руками и ногами, чтобы не упасть. Резкая боль в колене. Ничего, стерпим.

Остановились, пошли через сугробы по профилю. В некоторых местах пришлось буквально продираться сквозь кустарник и мелкие деревья. Когда осмотр выносов и реперов наконец завершился, колено мне подсказало, что лучше возвращаться пешком. Вниз идти – это не вверх, намного легче.

К ночи колено распухло капитально: одевать или снимать бахилы стало почти нестерпимой пыткой. Каждое движение – через «не могу».

Злобинская вахтовка забирает меня и везёт на самую старую, самую знаменитую в округе скважину – «К-2». То есть – «Куюмба – 2». Она давно обжита, там, говорят, как в раю, есть всё, даже принтер, на котором можно отпечатать необходимые документы и составить отчет о проделанной работе и состоянии объектов по факту.

И потому – снова монотонная дорога, теперь уже по темноте, при тусклом свете «аварийки» в будке вахтовки…

«Среди хлебов спелых, среди снегов белых течет моя Волга, а мне семнадцать лет…» Низкий грудной волнующий голос тёти Нины. Она обнимает меня, сына её сестры, гладит по голове. Ладонь её грубая, шероховатая, натруженная с раннего детства непосильным деревенским трудом, но такая ласковая, трепетная сейчас. «Бывает всё, сынок…».

У кирпичных развалин спиртзавода, напоминающих останки разорённого дворянского гнезда, старый пруд с зеркально тёмной водой, обрамленный разросшимися кустами. И запах черемухи по берегам… Здесь такие серебристые пузатые карасики. Махонькие, прыгают в квадрате сетки. «Паук» почти неподъёмен для малыша, хорошо что двоюродный брат Вовка рядом, помогает, а сам посмеивается.. Плавают рыбки в поллитровой банке с водой. Интересно их разглядывать. Ох, славный же улов сегодня получился для бабулиной кошки! Пусть только посмеет отказаться! Сами ловили. Да-а-а…

А от другой стороны речки пылится, вьётся, словно лёгкий дымок меж изб старой Ермоловки, а потом поднимается до самого верха увала просёлочная дорога. И течёт себе дальше, теряясь в золотистых хлебных волнах бескрайних полей. « Бывает всё, сынок…», - затихает голос в бесконечной невозвратной дали…

…И теряется дорога в тумане утреннем, и снова проглядывает сквозь него. А? Что это? Где? Пихты, ели, кедры, березки вокруг. Я иду проселочной дорогой вдоль хребта, пропитанного запахом таёжных трав, омытого дождями и талыми снегами, овеянного нескончаемыми ветрами, обожженного царственным светом солнца. Раннее утро. В руках у меня легкомысленный старенький картонный чемоданчик о двух замках с нехитрыми пожитками командировочного. Поперек дороги – частые лужи. Наверняка вечером здесь лил дождь.

Это моя первая командировка. Билет на поезд до маленькой станции Жайма, где остановка нескорого простого поезда местного значения – две минуты. Вот из-за тех коротких двух минут, которые ещё и на самую глухую сонную ночную пору пришлись, я и «погорел»: попросил проводницу непременно разбудить, попросил из-за боязни проспать станцию. А проводница – молоденькая девчонка-стажер и рейс этот у неё тоже первый в жизни. И просьба такая – тоже первая в жизни. И она тоже боится проспать и подвести пассажира. Станции и полустанки в тайге, да ещё ночью, да ещё человеку впервые всё это наблюдающему – все кажутся на одно лицо…

В общем, проводница разбудила меня на одну станцию раньше, и я спросонья там и вышел. И прочитал вслед уходящему поезду на станционном домишке вместо ожидаемого «Жайма» совершенно нежданное и неведомое «Аргиджек». Какой такой Аргиджек? Откуда он свалился на мою голову? Куда идти? Куда деваться? Кого искать?.. Поезд ушёл. В станционном домике тихо, темно и пусто. Просидев там некоторое время, не выдержал, вышел. В окнах бились отблески полночного огня. Это костёр. Возле него греются в продымленных телогрейках, фуфайках и куртках «шишкари»-кедровщики. Здесь и зрелые мужи и мелкая пацанва. Рядом с возлежащими по кругу - колоты, вальки – нехитрый скарб кедровщика. Почти все спят. Костёр, потрескивая, светится, догорает алым огнем из-под угольев. Светает.

Маневрирую с чемоданчиком между лужами. Просёлок параллелен железной дороге и в точности повторяет все её повороты, то отдаляясь от неё, то вновь с ней сближаясь. Через десяток вёрст вдали на склоне горы завиднелись жайминские избы. А ещё через некоторое время я уже в конце деревни возле дома, в котором по описаниям меня должен ожидать… Из-за угла тарахтя выворачивает мотоцикл с коляской. За рулём громадный мужичара с ручищами, в которых руль смотрится детской игрушкой.

В коляске лежит человеческое тело с заросшей щетиной засаленной мужской головой, запрокинутой неестественным образом. Всё вместе это - лежащее в коляске -напоминает кучу хлама. Если бы от водителя не разило со страшной силой всеми мыслимыми и немыслимыми видами алкоголя сразу, то совершенно невозможно было вообразить себе не только того, что он пьян, но даже и того, что он хотя бы на капельку выпивши. Настолько по трезвому он передвигался и смотрел.

Так я познакомился с Ивановым. Вообще же, это был не его участок работ. Просто возникла необходимость срочно выручить начальника строительства автодороги Зайцева, к которому с проверкой и ревизией явились три дня назад прокурор Медведев и налоговый инспектор Волков. Жизнь иногда почище анекдота: водителем у Медведева и Волкова, проверяющих Зайцева, был… Лисицын.

Бедный, бедный Зайцев! Только друг с вызывающей полное доверие простой несгибаемой русской фамилией Иванов мог его спасти! И спас. В коляске лежал не хлам, а прокурор района, проспиртованное тело которого Иванов вскоре успешно доставил к поезду и отправил по назначению. Примерно то же самое произошло и с Волковым, и с Лисицыным. Ну, а за машиной своей водитель проверяющих вернулся позднее и, разумеется, уже один. Запомнилось всё это потому, что самое нереальное в той незамысловатой истории – её абсолютная достоверность по поводу фамилий.. Ну, и всего прочего, разумеется.