Северный гамбит

Этот проклятый «Реголо» выскочил вперед, сильно опередив своих. Наши тоже успели собраться — два шлюпа и два фрегата: «Черный лебедь», «Фламинго», «Тренд» и «Райбл». Первой жертвой оказался фрегат «Тренд» — получив больше десятка попаданий (точное число установить не удалось — спасшихся не было), затонул практически мгновенно, опрокинувшись на правый борт, время 13:20 — первая наша потеря в этом бою! Следующим в прицел попал «Райбл», отвернувший было вправо, по приказу прикрыть конвой дымовой завесой — но ничего не успел сделать, отправившись на дно всего через десять минут после «Тренда» и точно так же, как он. Шлюпы, «Лебедь» и «Фламинго», были более серьезными противниками — также не имели защиты, но всё же шесть стволов в залпе, а не два. «Аттилио» получил дырку в носовой оконечности, к сожалению, выше ватерлинии, и пожар в надстройке, что отрезвило излишне горячую голову командира. И «Реголо» отступил к подходившему дивизиону — крейсеру «Гарибальди» с двумя эсминцами, которые готовы были вот-вот навалиться на конвой!

Спасли положение парни с «Хантера». Одиннадцать фанерно-полотняных бипланов, привет с прошлой войны, против ПВО современных кораблей, днем — полное безумие! Но выбирать не приходилось, никто не испытывал иллюзий, что «Хантеру» повезет уцелеть: «Парни, если вы их всех не утопите, садиться вам будет некуда! И выбирайте те, кто длинней, легче попасть в них торпедой, а истребителям бомбить и обстреливать при заходе на цель вдоль. Главное, постарайтесь выбить зенитки». Поскольку «большие волки» были пока вне игры, командир авиагруппы выбрал целью атаки левофланговый отряд. К великому удивлению, никто не был сбит — бипланы при тихоходности обладали невероятной маневренностью, радиус виража «Суордфиша» был сравним с размахом его крыла. И ПВО итальянцев была всё же не первоклассной. Семь торпедоносцев выбрали целью крейсера — и «Гарибальди» получил торпеду в корму, выбит один вал, повреждено управление! Вот он на схеме на этот момент боя, 13:45 — с трудом развернулся и на скорости четырнадцать узлов заковылял на запад, прочь от места боя, и наверное, стоявшие на его мостике молились, чтобы не попасть нам в прицел! Еще один пилот сумел попасть торпедой в эсминец «Гранатьере», прямо в середину корпуса — не переломился лишь чудом, полная потеря хода! Тут над полем боя появились итальянские истребители. Эх, и дали же им «сифайры», хотя их осталось лишь трое против восьми — один упал в море уже после атаки на «Реголо». Итальянцев ушло лишь четверо, но и трех «суордфишей» сбили — уже после сброса торпед.

А тут подтянулись и мы — настолько, что могли уже достать своей артиллерией! Ведь наша главная задача была защитить конвой, а не с линкорами подраться, хотя и хотелось, конечно, равного нам противника победить. Коммодор отдал приказ — и как же мы тогда славно им врезали! «Аттилио» на полном ходу, с предельной дистанции мы всадили полный залп прямо в нос! Ему тут же не до транспортов стало — пожар у него на носу разгорелся, вода стала заливать носовые отсеки — и макаронник побежал, вернее, пополз прочь! А мы успели пустить на дно и подбитый эсминец — эх, будь у нас хоть полчаса времени и лишних пять узлов скорости, ни один бы не ушел оттуда, да! Вояки же из макаронников — за почти пять часов боя не добились ничего, счет был даже с нашим перевесом: один эсминец за два фрегата, но еще поврежденных три крейсера, да и «Роме» пока досталось больше, чем нам!

И тут разом стало всё плохо, даже очень плохо. Беда была в том, что мы уже разрывались на части — и всё равно не могли успеть повсюду, слишком много было врагов, и все они заходили с разных направлений. Одному богу известно, что делали наши механики с машинами и котлами, но «Рамиллис» разгонялся временами до двадцати узлов, как на приемных испытаниях! И всё же этого не хватало. Правофланговый дивизион итальянцев, во флагмана которого мы всадили залп еще в начале, всё же не вышел из боя, а почти разойдясь на контркурсах, повернул и шел следом за конвоем. Затем, воодушевясь тем, что «Рамиллис» сражался в голове строя, макаронники сократили дистанцию, даже подбитый крейсер мог всё же легко держать двадцать узлов. И «Хантер» оказался в пределах досягаемости его орудий, а эскортники правого фланга прозевали это опасное сближение — хотя могли бы и отвлечь огонь на себя, и прикрыть авианосец дымзавесой! Итальянцы сначала стреляли очень плохо, но один шестидюймовый снаряд всё же попал. И по рассказам видевших этот бой, «Хантер» не загорелся, повезло, но в пробоину в носу вливалась вода, и ход сразу упал до семи узлов — корабль отчаянно старался удержаться в строю, но безнадежно отставал от стада, а сзади уже щелкали зубами догоняющие волки. И по мере того как итальянцы сокращали дистанцию, их огонь становился всё более точным, и это было страшно — эскортному авианосцу попасть под огонь главного калибра крейсера. На «Хантере» не было ни брони, ни артиллерии, самолеты он все выпустил в атаку, а те четыре, что успели вернуться и сесть, еще не были заправлены и подготовлены к взлету. А в трюмах — огромное количество бочек с авиатопливом, снаряды и бомбы для самолетов… Бедные парни, как же тяжко им пришлось. А мы уже ничем не могли им помочь, мы не успевали, да. Эскортники правого фланга, «Дикий гусь», «Вальдшнеп», «Дарт» и «Твид», шли на помощь вот ирония, что «Хантер» — «охотник» — ждал помощи от «Вальдшнепа» и «Дикого гуся»! Но ясно было, что авианосец обречен, и речь идет лишь о том, чтобы, на время задержав врага, снять с корабля шестьсот сорок человек экипажа. Они не успели — «Хантер» весь горел и кренился, теряя ход, еще стреляла по врагу последняя уцелевшая пушка и с наклоненной палубы катились за борт «суордфиши», которые так и не успели выпустить в повторный вылет. Враги оказались быстрее: два эсминца вышли на дистанцию атаки раньше, чем «птички» успели подойти, из двенадцати выпущенных торпед попали две — в корму и правый борт. Для уже поврежденного авианосца это было смертельно. И никто из его команды не остался в живых!

А мы не могли идти на помощь. Потому что наш коммодор Долфин первым увидел опасность, грозящую левому флангу, на котором из всего эскорта оставался один шлюп, «Фламинго», сражавшийся с двумя вражескими эсминцами — «Черный лебедь» погиб, поймав торпеду. Там, из-за дымовой завесы, поставленной подбитым лидером дивизиона, первым вышедшего в атаку, подходил второй дивизион — целехонький, с полным боекомплектом и готовый в клочья разорвать конвой. Но не тут-то было, мы и этим припечатали! Вообще, в том бою ни один из макаронников, на которых мы разворачивали стволы, не ушел нетронутым. Мы и крейсерам всем хоть по снаряду, да всадили, и эсминцам тоже, и итальянского флагмана разделали как надо — этот крейсер, «Евгений Савойский», тоже от нас получил! Итальянцы шарахнулись назад — но с севера шли на поддержку их линкоры, все три; на «Роме» наконец потушили пожар, и адмирал макаронников решил, что теперь можно и повоевать.

Вот тут и нам пришлось туго, да. Двадцать семь пятнадцатидюймовых стволов нас исколачивали, но британская броня держалась, а мы ведь сначала не могли отвечать, занятые отбиванием левофланговых! А когда мы развернули орудия на линкоры, снаряд ударил нам под первую башню, в барбет. Слава богу, броня выдержала, но башня не могла больше наводиться, ее нельзя было повернуть. Затем мы получили еще два тяжелых попадания, в нос и в носовой шестидюймовый каземат правого борта — но и сами стреляли в ответ — и попадали, черт возьми!

Молодой человек, вы знаете, каково это — просто находиться на боевом корабле во время сражения? Никакое кино не передаст ощущения, когда залп бьет по ушам так, что уже через минуту ты глохнешь и объясняешься исключительно криком или жестами. Как в орудийной башне или каземате температура уже через несколько залпов становится тропической даже в северных широтах зимой, ну а вблизи экватора — да кочегарка угольного парохода после покажется прохладным местом! Как весь корабль накрывает вонь и дым от сгоревшего пороха — кто сказал, что он бездымный, да вы взгляните на фото стреляющих линкоров! — и все наверху, на открытых боевых постах, становятся похожими на негров. А самое главное, в тебя стреляют, и укрыться негде, если ты не за броней глубоко в недрах корабля — если враг не промажет, взрывная волна и осколки сокрушат сталь переборок как бумагу, и бесполезно ложиться или нагибаться, надо просто делать свое дело, не думая ни о чем. И тем, кто в низах, я бы тоже не завидовал, потому что если корабль погибает, из нижней вахты не спасается почти никто, ведь им не только дольше выбираться наверх, но и нельзя бежать, они должны обеспечивать работу машин — это не только ход, но и борьба с водой и пожарами — пока нет приказа, никто не имеет права оставить свой пост, а гибель корабля при взрыве погреба или потере остойчивости происходит за секунды. И не будет даже могил.

Страшно? Хе-хе, молодой человек… Страх — это такое дело… Он охватывает человека разом, до паралича, до ступора, когда ты не можешь пошевелиться, не можешь думать… вообще ничего не можешь. И я такое испытал, конечно, все-таки это был мой первый бой. Когда? В самом начале, когда итальянцы попали нам в каземат среднего калибра, и я был послан коммодором туда — уточнить состояние дел и доложить. Вот там мне стало страшно. И Красавчик Чарли — лейтенант Тиндалл, артиллерист — приводил меня в чувство. Оплеухами, хе-хе… А потом я уже не боялся, да. Когда тащил в лазарет Уинтропа, еще не зная, что уже зря, что он уже умер. Когда лез на переднюю мачту вместе с двумя парнями из дивизиона радистов — нам надо было найти и устранить обрыв цепи — после попадания итальянского снаряда не работал КДП — я уже не боялся. И даже когда спрашивал у коммодора разрешения пойти в третью башню ГК вместо убитого Ройла — я ведь тоже артиллерист — не боялся. Когда видишь, как перед тобой, в сотне шагов, крупнокалиберный снаряд вскрывает надстройку и оттуда вырывается пятидесятифутовый язык пламени, слизывая всё на своем пути — ты потом уже ничего не боишься. Когда в ста ярдах от твоего борта встает кормой в небо транспорт и в воду сыплются люди с его палубы, а потом, через мгновение, на них рушится танк, оборвавший крепления — тоже ничего уже потом не боишься. Просто идешь и делаешь свое дело. Наводишь пушку, прокладываешь курс, тушишь пожар… А страха больше нет, он сам испугался и забился куда-то далеко-далеко. Вот такими мы тогда были, молодой человек, да. Империя могла нами гордиться, мы не отступили, даже когда положение наше стало совсем безнадежным.

Нет, ни о чем таком мы не думали. Ясно уже было, что никого мы не спасем. Господи, семнадцать тысяч британских парней, которых мы взялись доставить до порта назначения — неужели их будут расстреливать в воде? Итальянцы не немцы, но тоже ведь Еврорейх… Недавно в Атлантике вот так же погибли тридцать тысяч американцев. Что стало с человечеством, с идеями гуманизма, с правилами войны, если теперь норма стрелять в спасающихся и беззащитных? Нам оставалось только заставить макаронников заплатить настоящую цену за всё. И мы брали с них эту цену. Такой меткой стрельбой мог бы гордиться любой корабль Ройял Нэви, коммодор хорошо учил нас, и мы показали, насколько мы хорошие ученики. Мы ведь почти потопили «Рому», когда закончились снаряды. Итальянец даже и не стрелял уже, мы выбили ему все башни главного калибра, издырявили нос так, что он шел, черпая воду тоннами. Мы разнесли в хлам новейший линкор, нам чуть-чуть не хватило в том бою! Еще чуть-чуть — и мы сравняли бы счет. Много позже мы узнали, что добились прямого попадания в зарядный погреб первой башни «Ромы», и макаронник не взорвался лишь потому, что погреб уже был затоплен, так они сели носом от наших угощений! И едва ли не последним залпом мы попали в боевую рубку «Ромы» — уже в Джибути я узнал, что мы убили самого адмирала Бергамини, и король Италии объявил трехдневный траур по поводу гибели величайшего итальянского флотоводца. Хе-хе… величайший… Мы кровью умыли его эскадру, навсегда отучили итальянцев разевать пасть на британские конвои, а он — величайший… Хе-хе…

Как я уцелел? Команды покинуть корабль так и не было. Когда старина «Рам» устал, наконец, бороться и пошел вниз, каземат среднего калибра, который по левому борту, еще вовсю бил по итальянским эсминцам, прорвавшимся к конвою. Последние залпы — они пришлись уже в воду, да. Мы оставили свою башню чуть раньше, когда крен на левый борт уже не позволял нам навести стволы на врага, да и снаряды у нас к тому времени вышли все. Я пытался пробраться к рубке, найти коммодора… Надстройки уже все были покорежены взрывами, трапы сорваны, когда я, наконец, дошел — в рубке уже никого не было, только Карпентер, младший штурман, но он уже не дышал, я проверил. Коммодора тоже не было, я искал его повсюду, но нигде не нашел, тогда я вспомнил про мостик. И уже там, с мостика, я увидел нашего командира, он зашел в рубку и закрыл дверь за собой. Не знаю, наверное, коммодор Долфин хотел умереть вместе со своим кораблем, он ведь был настоящим капитаном Ройял Нэви. И я решил, что мое место, место офицера флота, там, рядом с ним. Но я не успел: линкор лег на левый борт и стал оседать в воду, стремительно, так что уже через полминуты я был в воде… Ухватился за первый попавшийся обломок и греб подальше от корабля — я помнил, что когда большой корабль тонет, на поверхности появится воронка, которая засосет всё, что окажется рядом. Я греб, греб, греб — и выплыл, да.

А на левом фланге еще стреляли! Мне рассказали, что «Фламинго» еще держался, как такое было возможно, не знаю, правда, мы выбили там у макаронников все три крейсера, но ведь и эсминцы — шесть штук — должны были просто порвать его, как терьер крысу! Но итальяшки никак не могли выйти к транспортам на дистанцию торпедного залпа, и тогда у них лопнуло терпение. Они выпустили в него торпеды целым дивизионом. И считается (записано во всех официальных рапортах), что на цели (а после, в том месте, где от нее что-то оставалось) насчитали девять водяных столбов от попавших торпед! От «Фламинго» не осталось на поверхности ничего, как и от ста восьмидесяти человек его экипажа.