Северный гамбит
Шрифт:
А чуть в стороне стояли наш полковник с капитаном парохода. И молчали, что могло быть истолковано лишь как согласие. Захотели остаться чистенькими, не замарать свою честь хотя бы внешне? Насколько я знаю, полковник Кокс по возвращении из плена никакому наказанию подвергнут не был, дослужился до бригадного генерала, вышел в отставку в пятьдесят пятом. Ну, а майор Эндью… про эту сволочь расскажу дальше.
В общем, сдались мы. До того смотрели, как в нескольких сотнях ярдов потонул «Серебряный берег». И пришли к выводу, что майор Эндью не так уж и неправ — шансов у нас не было, ну не могут наши пушечки тягаться с тяжелыми морскими орудиями, какие стоят даже на эсминцах, при том что и артиллеристы у противника натренированы именно на морские цели. Танки успели выстрелить едва по одному разу, как «Серебряный берег» начали рвать снарядами на куски. Всё горело и рушилось, а затем пароход стал
Но когда стало ясно, что сдаемся, я успел пролезть в трюм. Ход туда мы еще раньше проделали, в самом начале плавания — старослужащие рассказали, что так можно что-то вкусное найти и оприходовать. Но ничего съедобного и ценного мы тогда не нашли: там были снаряды к нашим 25-фунтовкам, по крайней мере в тех ящиках, до которых было легко добраться. Поначалу это нам нервозности прибавило — на взрывчатке плывем! — затем как-то привыкли. Итак, я пролез и сделал там сюрприз: станут разгружать, за один ящик сверху возьмутся, потянут, а там проволочка дернется — и хорошо всё рванет! А то… Я понимаю — благоразумие и всё такое… Но всё же сдаваться как-то… Вот и получите, макаронники, наш последний привет!
Пришли наконец. Нас выгоняют наверх, спускают на берег, строят в колонну. Другие транспорты нашего конвоя кто за нами подходят, а кто уже у причала; негры мешки и ящики таскают. Нас уводить уже собрались. Ну, в лагерь так в лагерь, хотя обидно, что даже повоевать не пришлось — зато после живым домой вернусь! Стоп — подбегает какой-то их чин, что-то по-итальянски орет, и мы остаемся на причале. Тысяча чертей, нас же собираются заставить наш пароход разгружать! Увидели, наверное, снаряды — ну а неграм что, они тупые, ящик уронят, и фейерверк обеспечен!
У нас же про сюрприз в трюме не я один знал. Человек шесть наших мне помогали. Так мы сначала шепнули по сторонам, чтобы все отказывались — ну не по-африкански это, чтобы белые работали, когда негры есть, к «белой солидарности» в Африке тогда относились очень серьезно. Вот уверен, будь тут вместо римлян французы или даже наши британцы, они бы послушали — нас в лагерь, а к неграм надсмотрщиков, чтоб несли аккуратно, и кто бы после узнал, отчего взорвалось? Но у этих чертовых итальянцев колоний отродясь не было, не завоевали еще — в Эфиопию сунулись, по морде получили. Во второй раз успешнее получилось, но семь лет назад всего — и то их оттуда выкинули в сорок первом. Ну не успели они традициями проникнуться! Наши орут, а этот важный итальянец отвечает: «Вы, наши пленные, для нас ничем не лучше негров. Марш работать, а то сейчас будет децимация: по старому римскому обычаю, каждого десятого казним!»
И тут впервые прозвучало «взорвется» — как шелест по толпе. А итальянец тоже как-то понял, и ему это сильно не понравилось. Обернулся, что-то приказал солдатам. Мы стоим, ждем, охрана вокруг, оружие держат наготове. И появляется, вместе с двумя их офицерами, майор Эндью, чисто выбритый, благоухающий одеколоном, со стеком в руке. И спрашивает так, скучающим тоном: «А кто это такой приказ отдал, и почему я и другие старшие офицеры про то не знают? А мы уже договорились обо всем с итальянским командованием, что всех нас будут содержать строго в соответствии с положениями Женевской конвенции, обращаться гуманно, даже письма и посылки из дома позволят — через Международный Красный Крест. Для нас война окончена, вы поняли, идиоты? Сейчас наша главная цель — сохранить себя для будущего Британии, у меня вот семья в Лондоне осталась, я хочу еще ее увидеть. Кто еще желает после войны домой и к своим родным? Кто еще желает в посмертные герои, а всех остальных на смерть, сам в рай въехать на вашем горбу? Значит, так: сейчас вы пойдете разгружать… а впрочем, можете отказаться. Но если этот пароход взорвется, все вы, кто выживет, и ваши товарищи с других транспортов будут после… Нет, не расстреляны, а переданы немцам, что гораздо страшнее! Вы знаете, что теперь немцы к пленным англичанам
относятся даже хуже, чем к русским? Что если вас не принесут в жертву на эсэсовском алтаре после ужасных пыток, так отправят на завод, где людей перерабатывают, как скот: кожу на сапоги, сало на мыло, кости на удобрение, мясо на колбасу? И благодарить за всё это вы, когда вас начнут заживо разделывать, должны будете тех, кто сейчас трусливо прячется за вашими спинами и молчит, боясь признаться. А теперь за работу — и я надеюсь, что ничего не случится? Исполнять!»И этим словам майора Эндью я поверил, потому что еще в Англии смотрел русский фильм — что-то там про обыкновенный фашизм. Из которого понял, что для истинного нациста — а в Германии сейчас именно такие правят и приказывают всем так думать — все люди не немецкой национальности — это даже не то, что для нас негры или китайцы, а вообще животные! С которыми очень даже можно обходиться, как мы со скотом — заставить работать, пока не сдохнет, а после в котел! Или фото в немецкой газете, позже перепечатанное и британскими, как какие-то дикари азиатского вида зимой над костром на вертеле француза жарят — якобы русские зверства, вот только все заметили, что на азиатах мундиры гуннской армии — тут скорее поверишь, что истинные арийцы грязной работой побрезговали и на своих слуг спихнули, из местных, уж если у нас попадаются такие, как майор Эндью, то что у менее культурных славян?
Короче, разгрузили мы этот транспорт. Я в трюм спустился, закладку свою снял. И ни одного итальянца не было ближе чем на километр, всё, что на борту и на складах, уже выгруженное, наше — оружие, патроны, провиант. Вооружиться бы и вперед — но всё, на что мы решились, это под конец работы разграбить запасы спиртного из офицерского буфета и нажраться всласть. Потому что, честно говоря, жить хотелось. Ну, вооружились бы мы легким стрелковым, нашли бы несколько пушек, снаряды к ним. У нас же ни одного офицера — кто бы командовал, кто бы всё организовал? И итальянские танки за оградой, десятка два, только приказ будет — всё тут разнесут. И место совершенно незнакомое, куда нас бог занес, может, тут пустыня вокруг и по суше никак не выбраться — а морем, корабли захватить, так тоже ни одного офицера, кто из нас в кораблевождении понимает? И эскадра на рейде — расстреляют нас, не дав от причала отойти. Да и просто хотелось жить!
Так что мы выпили даровой виски. А после мне, и еще шестерым, кто знал, и еще троим непричастным, не знаю, за что, набили морды. Наши же. Били толпой, чудо, что вообще живыми оставили. Когда после вернулись итальянцы и увидели, майор Эндью усмехнулся: «Ну вот они, зачинщики, можете их расстрелять». Итальянский полковник ответил, что мы и так получили свое, но Эндью настаивал: «Однажды проявивший неповиновение может и повторить, зачем вам потенциальные бунтовщики?» Но итальянец сказал, что за нами будет особый присмотр — и действительно, полгода мы провели на положении штрафных, нас держали отдельно и под особым надзором, заставляли заниматься грязной работой вроде чистки нужников — но в целом жизнь в плену была сносной.
А майор Эндью, так уж случилось, попался «черным леопардам» в самом конце нашей эпопеи, кажется, уже в сорок пятом. О подробностях умолчу — ну, вы понимаете, сэр… И надеюсь, что эти африканские наци (ну а как их назвать, если они считают, что их черная раса — высшая) сначала заживо содрали с него кожу, как они нередко поступали с белыми пленниками, а затем съели, зажарив над костром. Хотя боюсь, что такой, как Эндью, может исхитриться выжить, даже попав к уэллсовским марсианам. Но вроде я не слышал о нем, как о живом — так что надеюсь, есть над нами Бог и справедливость.
Протокол допроса пилота AARM лейтенанта Джузеппе Пьяццоло 12 сентября 1943 года. Из папки Додсона
— Значит, вы пилот истребителя с линкора «Рома», так ведь?
— Да, синьор капитан.
— И вы участвовали в битве у острова Сокотра 9 сентября?
— Да, синьор капитан.
— Каким было ваше участие в том бою?
— О, совершенно ничтожным, синьор капитан, я даже не сделал ни одного выстрела по…
— Отвечайте по существу и по порядку.
— Слушаюсь, синьор капитан. В двенадцать двадцать мой самолёт подали на катапульту; в двенадцать сорок пять, за пять минут до начала боя, поступил приказ на взлёт. После этого до 13:30 я вместе с лейтенантами Римини и Родари занимался барражированием над кораблями, так как синьор адмирал приказал не допустить к его кораблям ни единого самолёта чёртовых лайми… Простите, синьор капитан, я просто повторяю его слова… Что, адмирал погиб в том бою?! Мир его праху…