Северный ветер

— Обождите. Писарь вам объявит, по скольку, — говорит Рудзит.

— Чего им не смеяться, — ворчит Спрогис. — У них сапоги на ногах. Какой бы сугроб ни был…

Входят Дзерве и еще двое. А через минуту еще несколько человек. Комната наполняется запахом табака и талого снега.

— Хотел бы я знать, куда наши деньги деваются? — интересуется Андрей. — Все платим, платим, а денег не видать.

— Спроси как-нибудь у князя, он скажет, — огрызается Подниек.

— Верно, это непорядок, — поддерживает Граудис своего работника. — Я так думаю: что волость вносит, то в волости и должно остаться. Иначе непорядок…

— Тогда валяй со своим порядком прямо в имение, — советует Рудзит.

— А ты знай пиши! — обрывает его арендатор Мартинсон. Он волостной выборный, поэтому чувствует себя здесь как дома. Помимо того, он всех писарей и учителей считает жуликами и презирает. — Что приказывают, то и пиши. Нечего тебе мешаться в разговор.

— А тебе здесь не сход выборных, — не унимается Рудзит.

Теперь уже идут один за другим. Каждую минуту раскрывается дверь, и всякий раз клубящимся облаком в нее врывается холодный воздух.

— Неужто лесных братьев не всех еще изловили? — сокрушается бывший жилец Гайленов Скудра. Он теперь перебрался в Линтыни. Ему кое-что перепало из хозяйского добра, поэтому он особенно заинтересован, чтобы изловили всех лесных братьев.

— Изловишь их! — сплевывает где-то сзади второй работник Граузиса, Микель. — Кто же теперь станет их ловить? Матросы живут себе в имении. У жителей оружие отобрано. — Он никак не может забыть, что им всем троим пришлось отдать новенькие, невесть каким путем приобретенные, охотничьи ружья. — Нынче зайцы средь бела дня приходят в сад, и ничего ты с ними не поделаешь.

— Мартынь Робежниек тоже еще здесь, — говорит льномяльщик Шнейдер. Топчась, он выщипывает сосульки из бороды.

Весть эта многих интересует.

— Вот как! Ты наверняка знаешь? И не сообщил никому? В имение ты заявлял?

Шнейдер смекает, что сболтнул лишнее, — еще, пожалуй, можно совсем влипнуть.

— Что я знаю. Откуда мне знать? Тоже скажут. Я только слушаю, что другие говорят.

— Какие там другие? — кричат ему. — Ты не виляй! Говори прямо. Тут никто, кроме тебя, об этом ничего не говорил.

— Как же так! — возмущается Шнейдер. — Вчера вечером иду это я из Земдегов. Закончил там… Только успел взобраться на горку, за Скалдерами, едет мне навстречу с дровами Андрей Граузис…

— Андрея ты оставь в покое, — отзывается тот из своего угла. — Я тебя не видал и не говорил с тобой. Люди! — кричит он, видя, что Шнейдер собирается возражать. — Будьте свидетелями: он ведь сказал, будто сам видел.

— Ты, ты мне вчера говорил! Только я поднялся на горку за Скалдерами…

Сухонький старичок с гладким живым лицом толкает своего соседа в бок.

— Открещиваются, будто черта видели…

Сквозь толпу протискиваются лесник Бите и его сосед, церковный староста Тэпер. Оба в снегу, бороды их обледенели, и кажутся они очень похожими друг на друга.

— Да, — говорит Тэпер, краем уха услышав разговор, — Мартынь Робежниек задал нам жару. — У него низкий, гудящий голос, и все к нему прислушиваются.

— Вот Андрей его вчера видел, — шепчет Тэперу кто-то из стоящих сзади.

— Шнейдер, Шнейдер видел! Чего мелешь, коли не знаешь! — Весь красный как рак, Андрей снова вскакивает на ноги.

— Ты тоже хорош, не можешь придержать язык за зубами… — вполголоса сердито пробирает его хозяин.

— Ну что с того, если кто его и видал, — рассуждает Тэпер. — Вот связать бы его и отвезти в имение. Иди-ка, мол, голубок! Довольно ты народ честной пугал…

— Поди вот, свяжи его да отвези! — смеется сухонький старичок и подмигивает Рудзиту.

— Господин Скалдер! — шепчут стоящие у дверей и расступаются.

Входит Скалдер в теплых сапогах и черной шубе, которую он уже отряхнул на дворе. Садится в конце стола, поближе к Подниеку, спиной к людям. Пока он не спеша проходит и усаживается, в комнате стоит тишина. А когда вновь начинают раздаваться голоса, входит учитель Робежниек.

Он в глубоких калошах, в шубе с модным котиковым воротником. Волосы напомажены и слегка взбиты. Вид у него необычайно серьезный и самоуверенный, как подобает человеку, у которого совесть чиста. Проходит мимо Зетыни и садится на свободном конце скамьи, позади Подниека. Зетыня отодвигается, и он, усевшись поудобнее, поворачивается вполоборота к публике, расстегивает на шубе верхнюю пуговицу и откидывает воротник. Оттуда выглядывает мягкий клетчатый платок, а под ним чистый воротничок и галстук в зеленую полоску.

— Как поживаете, госпожа Подниек? — спрашивает он, наклонясь к Зетыне.

— Благодарю, господин Робежниек, — любезно отвечает она, забыв, что дружба с Робежниеками компрометирует. — Сами знаете, какая жизнь в нынешние времена.

— Да, да, да… Времена трудные. Но скоро станет спокойней. Постепенно все уладится. Снова можно будет жить и работать.

— Вы так предполагаете?

— Я уверен. Народное движение — как вешние воды. Они промчатся — и все стихнет. Потом они мирно потекут по полям и лугам…

— Хорошо бы, — вздыхает Зетыня и пододвигается к Робежниеку. — Вы не можете себе представить, господин Робежниек, сколько у нас теперь неприятностей. Его, — она кивает в сторону мужа, — по целым дням не бывает дома. То он в волостном правлении, то в имении, то в Риге, на суде. Если кого-нибудь судят, его зовут в свидетели. Вы не можете себе представить, как все это неприятно. Люди думают невесть что. А ведь ничего не поделаешь. Он дал присягу и должен говорить правду.

— Только правду. Это наш гражданский долг.

— Да… Но никто не хочет понимать. Мне одной дома так страшно.

— Кого же вы боитесь? У вас ведь нет ни малейшей причины… Мне кажется, вы могли бы попросить князя, чтобы он прислал несколько матросов для охраны.

— Мы думали о том, и князь согласился бы. Но какой в конце концов толк в такой охране? Не будешь же все время дома сидеть? А выйдешь — все равно могут напасть.

Подниек раздраженно ерзает на стуле. Слышит все, что говорят у него за спиной.

— Зачем же думать о худшем? — уклончиво продолжает Ян. — Я уверен, что самое страшное уже позади. Постепенно, надо полагать, все уляжется.