Сферы влияния

Гермиона отвела взгляд, почувствовав, что от этой женщины её начинает тошнить — причём дело было не в её поведении и не в том, что она сейчас пытается влезть в доверие к новому правительству, в то время как её муж сидит в Азкабане, а сын под домашним арестом. Возможно, причина была в слишком густых духах. Или в совершенной уверенности в своей правоте. — Ваше предложение кажется мне слишком обременительным.

Миссис Малфой на полдюйма опустила подбородок и произнесла тихо: — Дайте мне знать, если измените своё решение, мисс Грейнджер. Спасибо за то, что уделили время.

Гермиона думала две недели, прежде чем написать ей короткую записку — её гриффиндорский дух восставал против того, чтобы жертвовать интересами дела ради заботы о собственном комфорте. Да, ей была неприятна миссис Малфой, но если она хотела и могла помочь детям — ей нужно было дать такую возможность.

Миссис Малфой, несмотря на уничтоженную репутацию, сумела сдвинуть с мёртвой точки неповоротливую машину и запустила процесс, над которым так билась Гермиона. В том, что все дети нашли новые семьи, как минимум наполовину была именно её заслуга.

Когда последний ребёнок обрёл новый дом, а Гермиона закончила отладку системы контроля за приёмными родителями, казалось, что их общение с миссис Малфой должно было закончиться. Но этого не произошло. Гермиона всё ещё не любила её, но по-своему уважала, хотя бы за острые зубы и несгибаемую волю.

Несмотря на то, что серьёзных происшествий не было, Гермионе в этот день так и не удалось обрести хорошего расположения духа. И только после обеда она позволила себе задуматься о причинах своей нервозности.

Да, выходные прошли ужасно, да, Гарри напугал и разозлил её, но дело было отнюдь не в этом.

Вечером ей предстояла встреча, которой она и ждала, и страшилась.

В шесть она закончила дела и, попрощавшись с Пенни, вернулась домой. Тщательно расчесалась, переоделась в маггловскую одежду, выбрав обычные джинсы и клетчатую рубашку, и аппарировала на задний двор небольшого опрятного двухэтажного коттеджа на южной окраине Лондона. Задняя дверь сразу же открылась, и Гермиона очутилась в маминых объятиях, спрятала лицо на плече и замерла, вдыхая самый родной запах на свете. — Всё хорошо, милая, — прошептала мама и погладила её по волосам, как делала в детстве.

Гермиона отстранилась, вытерла непрошенные слёзы и вошла в дом. Она бывала у родителей очень редко, и каждый её приход был и праздником, и наказанием. Ходить по комнатам родного дома, зная, что она в них — всего лишь гостья, было больно.

Мама усадила её за стол в гостиной, налила чаю, порезала на кусочки лимонный пирог. — Хорошо выглядишь, — сказала Гермиона, адресуя реплику скорее столу, чем маме. Та рассмеялась, не поверив комплименту, и спросила: — У тебя всё в порядке?

Она начинала с этого вопроса все их разговоры последние три года, с тех пор как снова обрела память. — Да, мам, — так Гермиона отвечала каждый раз.

Потом — набор обычных тем. Работа («Как обычно, её много»). Рон («Балбес!»). Здоровье («Ты похудела», — «Я только и делаю, что ем»).

Отвечая, Гермиона позволяла своему взгляду скользить по комнате, выхватывая мелкие детали и подробности быта родителей: папин любимый томик Шекспира на подлокотнике кресла, мамины записи и наброски для статьи, свежие цветы на верхней крышке фортепиано, вчерашняя газета. — Он на конференции, да? — рискнула спросить Гермиона.

Вместо ответа мама сжала её руку и сказала тихо: — Он отойдёт, вот увидишь. — За три года не отошёл…

Стирая родителям память, Гермиона не сомневалась в своём решении — она должна была так поступить. И она спасла их — меньше чем через месяц их дом разрушили Пожиратели Смерти. Восстановить память было труднее, но и с этим Гермиона справилась, однако она не рассчитала одного — того, что её не простят. Мама была слишком рада её видеть тогда, а папа…

Твёрдый, спокойный, надёжный папа, обретя вновь воспоминания, посмотрел на Гермиону тяжёлым взглядом и сказал: — Я не так тебя воспитывал.

Гермиона начала было свою хорошо продуманную речь о безопасности, но не сумела договорить и первое предложение — щёки опалило стыдом. — Очевидно, ты не зря училась на факультете безрассудных авантюристов, Гермиона, — он сделал паузу и добавил: — Я разочарован в тебе.

Это были самые неприятные и самые страшные слова, которые можно было представить, как тогда показалось Гермионе. Но она ошиблась, потому что последовавшие за ними были ещё страшнее: — Ты можешь оставаться в моём доме. Можешь приходить, если пожелаешь. Но не обращайся ко мне. У меня дочери нет.

Первое время она пыталась выпросить прощение, взывала к логике, к чувствам, плакала. А потом стала приходить реже, подгадывая дни, когда папы не было дома, как сегодня. — Иногда нужно больше времени, — мама снова сжала её руку, Гермиона кивнула.

Они разговаривали ещё час — всё так же ни о чём.

К себе Гермиона вернулась поздно, к ночи. Рона не было — он не так уж часто оставался у неё на ночь, предпочитая свою берлогу в конце Косой аллеи.

Обычно она радовалась одиночеству, но сегодня ей больше всего на свете хотелось, чтобы её кто-то обнял и пожалел. Однако она не успела поддаться унынию — в окно влетела сова и бросила ей в руки конверт с министерской печатью. Внутри оказалась короткая записка:

«Зайди ко мне завтра с утра, есть важный разговор. Кингсли».

Глава вторая

К Кингсли в кабинет Гермиона перешла через камин. Он сверкнул белозубой искренней улыбкой, от которой так и не смог избавиться за три года в политике, и размашисто махнул рукой, указывая на удобное кресло для посетителей (для желанных посетителей — Гермиона знала, что для нежеланных Министр трансфигурирует кресло в жёсткий табурет). — Здравствуй, Кингсли, — с обычной осторожностью произнесла Гермиона, расправляя мантию.

На самом деле, ей было непросто общаться с Министром магии так, запросто, но иного обращения Кингсли не принимал и не понимал, всякий раз напоминая: «Мы же члены Ордена». — Что-то случилось? Я поняла из записки, что дело срочное…

Кингсли задумчиво потёр ухо, где раньше блестела знаменитая серьга, от которой пришлось избавиться ради министерского кресла, и ответил: — Не срочное. Но важное.

Он замолчал, что-то обдумывая, снова потёр мочку уха, выдохнул и произнёс: — Однажды ты уже сумела блестяще воплотить в жизнь план Дамблдора. Ты знаешь, о чём я говорю. Мне нужно, чтобы ты сделала это снова. — Помогла уничтожить крестражи? — уточнила Гермиона и тут же добавила: — Извини. Нервное. — Мы не скоро ещё сможем спокойно говорить об этом. Все мы, — помрачнел на мгновение Кингсли. — Нет. В этот раз план более… — Жизнеутверждающий?