Сфинксы северных ворот

— Ну, а если вы приобретете весь дом целиком? — осенило Александру. — Знаете, Наталье здесь тоже несладко… Я уже заводила с нею разговор на эту тему, она упирается… Но если мы будем настаивать, уговорим ее, тогда вы сможете перенести сфинксов, куда захотите!

Симона устало отмахнулась:

— Нет, я уже не верю, что это получится. С меня хватит уговоров, и этого парка, и этой проклятой деревни… Они здесь живут прошлым, старыми страхами, здесь нечем дышать… За что я сражаюсь? У меня-то здесь нет никакого прошлого… И это совсем не то, о чем я мечтала. Мы продадим поместье и уедем. Пьер будет сопротивляться, конечно, он не любит проигрывать. Но я настою на своем. Это вопрос времени.

— Вы все-таки сдались…

Присев на край стола, Александра покачивала в воздухе ногой. Она не могла себе объяснить, отчего чувствовала досаду, ведь эти новоиспеченные французские помещики не играли в ее жизни никакой роли. Однако Симона внушала симпатию, а ее подавленность вызывала сочувствие.

— Не нужно пока ничего продавать и никуда уезжать, — после паузы сказала художница. — Быть может, я сама уговорю Наталью продать вам либо сфинксов, либо дом вместе с ними, и вы все устроите, как задумали.

«Только будет ли с этого толк? — спросила она себя, следя за тем, как погасшие было глаза собеседницы загораются надеждой. — Так странно видеть, что взрослый, разумный человек упирается лбом в стену, которую сам себе вообразил… Правда, когда упираешься в такую стену сам, никогда не понимаешь, как это смехотворно…»

— Хотите, я покажу вам дом? — спросила Александра.

Экскурсия закончилась быстро — знаменитый «Дом полковника» не представлял никакого интереса для самого любопытного посетителя. Полупустые комнаты, грубая деревенская мебель — все это было совершенно безлико. Дом не только выглядел необжитым, казалось, в нем действительно никогда и не жили. Это впечатление появилось у Александры позавчера ночью, когда она впервые переступила порог, а теперь оно только усугубилось. И Симона, остановившись в комнате, где художница ночевала, повторила:

— Да это и впрямь какой-то сарай… Я совсем иначе представляла себе «Дом полковника»!

— Какой неприглядной может быть легенда, — кивнула художница.

Поправив ногой сбившийся тряпичный коврик, она подошла к окну и отдернула розовую занавеску:

— Вот, разве что пейзаж все спасает… Эти поля, простор…

— А… — отмахнулась Симона, всем своим видом показывая, насколько ей приелись местные красоты. Присев на край кровати, женщина еще раз обвела взглядом голые стены и вынесла последний вердикт: — Сарай! А в самом деле, если бы Натали согласилась продать дом? Поговорите с ней! Но это уж будет последняя попытка… Если нет — нет. Тогда я займусь продажей поместья. Страшно думать, сколько мы на этом потеряем, но оставаться здесь еще страшнее…

Художница нахмурилась:

— Оставаться в месте, которого вы боитесь, конечно, не стоит. Это довело бедную мадам Делавинь до больницы. Но и бежать сломя голову, не разобравшись в том, какова природа ваших страхов, жертвовать своим имуществом — безрассудство. Откуда вы знаете, что эти страхи не нагонят вас в новом месте, раз уж они у вас завелись?! Подождите. Все должно проясниться!

— Я впервые за много месяцев слышу слова поддержки, — призналась Симона. — Собственно, мне ведь тут и поговорить было не с кем… Местные жители нас сторонятся, словно мы зачумленные, Жанна ворчит или дерзит, Дидье еще совсем мальчишка… — И, встав с постели, развела руками, словно пытаясь объять свое недоумение: — Нет, это совершенно безликий дом! Просто не верится, что ему уже двести лет!

— А этому есть доказательство! — заметила Александра. — Идемте вниз, покажу.

Она не стала рассказывать гостье о том, что именно в этой безликой комнате Наталье почудилось прикосновение, которое напугало ее до обморока. Они молча прошли и мимо другой комнаты, в которой Наталья, внезапно проснувшись, увидела нечто, также напугавшее ее до полусмерти… Спустились в кухню, и Александра указала на оловянный медальон, прибитый к одной из балок:

— Вот, взгляните. Не так безлик этот дом, как нам кажется. Этот медальон — прижизненное творение самого легендарного полковника. Видите дату? Тысяча восемьсот четырнадцатый год. Год возвращения полковника на родину и постройки дома. А это, между дубами, — сам дом.

Симона без всякого пиетета рассмотрела медальон и пожала плечами:

— Никакого сходства с нынешним домом, и само место не похоже. Такое впечатление, будто изображено что-то другое!

— Второй этаж был надстроен позднее, из-за этого внешний вид совершенно изменился, — напомнила ей Александра. — А насчет деревьев меня просветил Дидье: они были спилены совсем недавно. Сломались во время урагана, упали на крышу, ее пришлось перекрывать… Двухсотлетние дубы, только подумайте… Счастье, что никто не погиб!

— Я помню тот ураган, он случился сразу после того, как мы купили поместье… — задумчиво, словно грезя наяву, произнесла Симона. — В нашем парке тоже многие деревья повалились… Но не дубы, а трухлявые огромные тополя… Старые дубы уцелели, может, потому, что стояли в самой глубине парка…

Александра проводила гостью до ворот. Остановившись рядом с одним из сфинксов, охранявших вход, Симона взглянула в его непроницаемое каменное лицо, еще мокрое после дождя, словно заплаканное.

— Так я не оставляю надежды, что вы договоритесь… — сказала она на прощание.

Александра шла по торговой улице, оглядывая дома, сплошной стеной тянущиеся вдоль тротуаров, и читала вывески. Дозвониться до Натальи не удалось. Телефон ее парижской квартиры не отвечал. Сделку с Лессе Александра считала окончательно сорванной, так как мало верила в то, что старая московская знакомая пойдет на попятный и согласится расстаться с домом, в котором ей мерещилось некое спрятанное сокровище.

Сидеть в пустой комнате или гулять по дорожкам сада, раскисшим от дождя, представлялось художнице сомнительным удовольствием. Она решила выйти в город и заодно кое-что купить — припасы, привезенные Натальей, почти все иссякли во время вчерашнего обеда. Юношеский аппетит Дидье был воистину достоин зависти.

Войдя в магазинчик, скрывавшийся за красными дверями с частым застекленным переплетом, Александра улыбнулась продавщице за прилавком и поприветствовала ее. Та любезно ответила, но ее взгляд показался художнице настороженным. «Или это Симона меня настроила против нелюдимых жителей деревни?!»

В крохотном магазинчике самообслуживания, где стояло всего три ряда стеллажей, Александра нашла все, в чем нуждалась, — свежий хлеб, сыр, зелень, сливки к кофе. Она взяла еще бутылку белого вина и, внезапно поддавшись романтическому настроению, коробку со свечами. «Устрою себе сегодня романтический ужин, — решила она. — Только я и „Дом полковника“. Честное слово, хотя этот дом и неказист, но что-то в нем есть, и он заслуживает, по крайней мере, уважения… Можно считать, что я устраиваю маленькую вечеринку в его честь! Все-таки он дает мне приют, этот „Дом полковника“… И не самый плохой приют из тех, в которых мне доводилось бывать!»

Бродяга по натуре, давно отвыкшая от домашнего уюта в общепринятом понимании, Александра довольствовалась жизнью в мансарде полузаброшенного дома. Там, кроме нее, остались только двое жильцов: скульптор Стас и его престарелая прислуга, по совместительству нянька, модель и цербер. В мансарде, где ютилась художница, летом было невыносимо жарко от близости раскаленной железной крыши, зимой — зловеще холодно. Несколько ржавых батарей центрального отопления перестали функционировать еще в давние годы, изо всех щелей немилосердно дуло, а греться электричеством приходилось с осторожностью из-за неисправной проводки. Холодная вода еле текла из единственного крана. Александра давно привыкла заглядывать к своим многочисленным знакомым, жившим по соседству, чтобы принять душ и постирать белье. Ее визиты воспринимались с юмором, она была своеобразной достопримечательностью этих переулков в самом центре Москвы.