Шафрановые врата

— Я не знаю. И я не знаю, почему вы на меня злитесь. Я сделала вашего брата счастливым, мадам. Неужели вы не хотите, чтобы он был счастлив?

Продолжая удерживать мою руку и все еще пристально глядя мне в лицо, Манон открыла рот и приблизила свое лицо к моему настолько, что я на секунду подумала, что она меня поцелует. Я машинально отвернулась, чтобы уклониться от ее рта, и Манон прикоснулась губами к моему уху.

— Этьена больше нет, — прошептала она.

Возможно, это был не шепот, а я просто не смогла осознать сказанное.

Я развернулась, чтобы не ощущать ее дыхание на моей щеке.

— Что? Что вы только что сказали? Что вы имеете в виду?

Теперь я сидела спиной к Манон; она ослабила хватку, но полностью не отпустила мою руку, однако ее голос теперь звучал как обычно.

— Я сказала, что Этьена больше нет, Сидония. Нет в живых. Он похоронен на кладбище за Eglise des Saints Martyrs[70] .

Несмотря на некоторое расстояние между нами, я ощутила что-то кислое в ее дыхании, что-то, выходившее из ее глубин. Мне стало дурно. Я нервно сглотнула.

— Ты же это не серьезно, Манон? — Я машинально назвала ее по имени. Я быстро замотала головой, как будто этим движением могла очиститься от ее слов, и с силой вырвала свою руку.

— Это неправда. Это неправда, — повторяла я, тряся ею. — Скажи, что Этьен не умер!

Она кивнула, уже не улыбаясь, но все еще глядя на меня своими огромными накрашенными глазами. Я не могла отвести от них взгляда, не могла успокоить свое дыхание. Я дышала глубоко и часто; все вокруг начало быстро кружиться, а силуэт Манон уменьшился и закачался. Я пристально смотрела на нее, уже задыхаясь, а она просто сидела и кивала, не отводя от меня взгляда.

Глава 23

Не помню, как я нашла дорогу к отелю «Ла Пальмере». Чувствовала я себя неважно, а все улицы, базары и площадь я видела словно сквозь непроницаемую для цвета и звука дымку. Я приложила носовой платок к носу и рту, когда неслась по лабиринтам улиц медины. Сколько времени это заняло? Не заблудилась ли я? Помню, как меня подбрасывало на ухабах, когда ехала в такси, и вот наконец я, в целости и сохранности, оказалась в своей комнате. Я лежала на кровати, продолжая прижимать платок к лицу. «Он мертв,— крутилось у меня в голове снова и снова. — Этьен мертв. Он мертв».

Я поняла, что это конец всему; слова эхом отдавались в моей голове.

Мои глаза, горло и голова ужасно разболелись, когда я вспомнила о своем потерянном ребенке, осознала, что никогда больше не увижу Этьена. Какая-то сильная часть меня верила, что, если бы я нашла Этьена, он бы все еще хотел меня. Но если бы даже он не... я хотя бы знала, что он жив. И это само по себе было бы для меня утешением. Возможно, осмелилась подумать я, даже если бы он заставил меня уехать из Марракеша, то когда-нибудь я, открыв дверь своего дома в Олбани, — как это было в тот первый раз, когда он приехал на Юнипер-роуд, — увидела бы его сидящим в своей машине.

Я вспомнила его улыбку, вспомнила его пальцы, сжимающие мои. Больше никогда. Никогда...

Лежа на спине, обхватив себя руками, я осознала, что с моих губ слетело какое-то глухое непрошеное причитание. В комнате было темно и очень жарко. Доносился отдаленный гул Джемаа-эль-Фна.

Теперь стало больно в груди, мне было трудно дышать. Как умер Этьен? Звал ли он меня, когда умирал, или он умер так быстро, что не смог произнести ни слова?

Теперь я никогда не узнаю, почему он бросил меня. Я оживила в памяти те часы, когда не могла определить, лежа в постели в Марселе после визита врача: ехать ли мне в Марракеш или возвращаться домой? Но я приняла решение ехать сюда, чтобы попытаться найти ответы на некоторые вопросы.

И теперь я знала ответ. Не почему он оставил меня. Но этот ответ был ужасным и неожиданным.

Это было неправильно: сначала мой ребенок, а теперь Этьен.

Я пыталась успокоить дыхание, старалась прогнать страшные видения. Но внезапно паника охватила меня, и мое сердце стало биться так сильно, что мне казалось, оно вот-вот разорвется, и это еще больше пугало меня. Я поднялась и села, задыхаясь от жары. Был ли это сердечный приступ? Умру ли я здесь, как Этьен?

«Ты не умираешь, Сидония. Ты не умираешь. Прекрати это».

Я хотела подойти к открытому окну и высунуться наружу, чтобы глотнуть свежего воздуха: в комнате было нечем дышать. Но даже такая незначительная задача, как пройти через комнату, оказалась для меня невыполнимой. Я снова легла, прижав руки к тому месту на груди, где ощущалась сильная боль.

Я снова подумала о своем так и не родившемся ребенке, о том, как бы он выглядел, как бы чувствовал себя у меня на руках. Неожиданно передо мной возникло лицо Баду. Я видела, что он смирился с жестокостью матери, принял ту, которую дала ему судьба; я вспомнила, как его маленькая теплая ручка так доверчиво взяла мою. Я лежала с закрытыми глазами, едва дыша, и в конце концов снова села. Я, разорвав платье на груди, стащила его с себя, потом сняла комбинацию и нижнее белье. Я расшнуровала ботинки и сбросила их на пол с громким стуком, затем стянула чулки. Затаив дыхание от новой боли, я заметила, что мои чулки порваны на коленях и к ним прилипла засохшая кровь. Я понятия не имела, откуда она взялась.

Голая, я упала спиной на кровать и снова зарыдала, не заботясь, что кто-нибудь, проходя по просторному, пышно убранному холлу, услышит меня.

Я даже не думала, что смогу заснуть, но очнулась, когда утренние лучи солнца, упав на мое лицо, разбудили меня. Я полежала еще несколько секунд, часто моргая от яркого света, прежде чем воспоминания происшедшего накануне не вернулись ко мне с новой силой.

— Этьен мертв, — сказала я громко. — Этьен мертв.

«Мертв!» — стучало у меня в голове. Я откинула покрывало и посмотрела на свое тело. Никогда раньше я не спала без ночной рубашки, даже с Этьеном.

Я вспомнила о своей истерике вчера вечером. Действительно ли у меня была такая сильная боль в груди, что я думала, будто мое сердце разорвется, из него хлынет кровь и я мгновенно умру? «Какая глупая!» — подумал бы обо мне Этьен.

Этьен, всегда такой спокойный и уверенный... Я не могла представить его другим. Даже когда у нас был тот ужасный разговор, когда я сказала ему о ребенке; он запинался, говоря на своем английском, и казался чужим, он не полностью утратил самообладание. Но потом я вспомнила тот единственный момент, в машине, когда лицо выдало его и я увидела Этьена таким неуверенным и напуганным.

Под оболочкой непогрешимости скрывалось что-то хрупкое и незнакомое. Что он скрывал? Какая-то часть его была незащищенной, но почему он боялся показать это, отстраняясь?

Я пролежала в постели целый день, наблюдая, как солнечные пятна передвигаются по комнате. Я даже не умылась, не ела, не пила. Один раз кто-то постучал в дверь, и я громко потребовала не беспокоить меня. Я наблюдала, как тени удлиняются и превращаются в темноту.

Когда солнце снова стало светить в окно, я вдруг почувствовала сильную жажду. Мне захотелось свежего апельсинового сока. Взяв свою белую комбинацию, которая лежала на кровати рядом со мной, я натянула ее на себя. Когда я поднялась с кровати, мои колени пронзила боль; я посмотрела на них и смутно вспомнила, что на них была кровь, когда я раздевалась. Сейчас ранки покрылись свежей коркой, а вокруг темнели засохшие кровоподтеки. Я дернула за шнур звонка, чтобы позвать кого-нибудь из персонала.