Шаг за грань

Лежа на боку между вывернутым листом брони и вырванным из пола и опрокинутым столом связи, Инрао Джервен кен ло Фаарто не думал ни о том, сколько еще воздуха осталось в скафандре, ни о том, что происходит сейчас дома, – только о поражении, наполнявшем его горечью и злобой. И – недоумением. Объединенный флот Четырех Рас превосходил землян троекратно! Не только по данным разведки – превосходство было видно даже на глаз.

А потом… что было потом? Ни объяснить, ни даже толком восстановить картину Инрао не мог.

Земляне вдруг развернулись из дрожащего жалкого шарика в беспощадные острые фаланги, их стало много, и они стали везде. Словно бы сверкающая жуткая перчатка схватила, сдавила и смяла ровные линии такого многочисленного и грозного флота Альянса… А дальше… дальше был удар. Инрао попытался отдать команду – и ничего не смог…

Он считал себя последним уцелевшим и потому очень удивился, когда в разбитую рубку, разбросав обломки, пробрался еще один сторк в аварийном скафандре. Инрао узнал его. Механик. Безродный. Капитан даже имени его не помнил.

– Почему ты здесь? – спросил Инрао, когда механик наклонился к нему и прижался шлемом к шлему. – Ты не бежал – почему?

Механик не отвечал. Со странной настойчивостью Инрао продолжал твердить, словно бы втолковывая прописные истины больному или маленькому ребенку:

– Ты можешь бежать. Над тобой нет того долга, что над нами. Если повезло – беги.

– Долг есть, – механик отгибал лист. – Я впервые так говорю с человеком твоего рода, капитан, и не уверен, что ты поймешь. Может быть, я и сам не очень-то понимаю. Но долг есть. Потому что есть у меня родина, капитан. Сторкад моя родина. Не слишком ласковая, но… – Он оборвал себя. – Сейчас я тебя вытащу, капитан, и мы доберемся до ближайшей капсулы. А там все проще. И все вернется на свои места.

* * *

Если бы кто-то спросил Ставроса, что он как участник может рассказать о великом сражении, на десять с лишним лет вперед определившем ход войны, мальчишка просто пожал бы плечами. Со смущенной неловкой улыбкой. Ставрос служил на Флоте, но для него, как и для Антона, его нового друга – и новичка в космосе! – это сражение было первым.

Он просто сидел в кресле, прочно пристегнутый ремнями. И удерживал зеленый штрих на экране между двумя красными. Еще ему было страшно – наверное, не так страшно было бы видеть врага, схватиться с ним грудь в грудь по-настоящему. Еще – корпус заходился дрожью, и эта дрожь проникла внутрь мальчишки и завладела им, он то и дело отхаркивал в загубник густую кислую слюну с отбитой с зубов эмалью.

Не дрожала только правая рука на верньере.

Она не дрожала, когда вибрация корпуса становилась вдруг нервной и аритмичной. Не дрожала, когда в какой-то момент эта аритмия не прекратилась, а перешла в бешеную тряску, и чей-то страшный голос в наушниках неузнаваемо заревел: «Разгер… мети… заци… яуауауау…» – сорвался в вой, и мимо прошел человек с каким-то баллоном. Не дрожала, когда пульт слева вдруг вспучился, и сосед Ставроса, судорожно вскинув руки с распяленными пальцами, повалился в сторону – левой рукой Ставрос выдвинул из развороченного пульта запасную панель, положил руку на еще один верньер, и она перестала дрожать тоже. Руки не дрожали, когда линкор начал проваливаться и казалось, что голова отрывается от тела, а само тело выкручивают, как тряпку, – от ужаса, понимания того, что это смерть, Ставрос закричал… но руки не дрожали.

И только когда его покачал за плечи лейтенант, командир БП, Ставрос поднял руки – и его заколотило всего. Он елозил трясущимися пальцами по забралу скафандра, а оно не открывалось, и лейтенант молча показал на борт – с огромной дырой, рваной и покрытой инеем вымороженного воздуха; скафандр был умнее человека. Ставрос не смог даже кивнуть – его трясло, корежило и ломало, и это было даже не стыдно, а просто – никак.

Он посмотрел на часы и увидел, что прошло три с половиной часа корабельного времени с того момента, как он сел в кресло. И пришел в ужас, подумав, что наверняка все запорол и натворил массу ошибок. И удивился, услышав в наушниках голос лейтенанта (и узнав его, как ни странно – тот вой про разгерметизацию тоже был голосом командира БП):

– Отличная работа, юнга. Можете идти дезинфицироваться и отдыхать.

– А мы что, победили? – спросил Ставрос изумленно.

Лейтенант помог ему расстегнуть ремни и встать, потом кивнул:

– Победили, юнга…

…По непривычно холодным коридорам, где шныряли ремонтные роботы и ругались ремонтники, в обход обычного пути (тот был перекрыт) Ставрос добрался из дезинфекционного отдела (заваленного скафандрами, в том числе раскромсанными) до своей каюты, разделся, лег на кровать и уснул мгновенно…

Проснулся он счастливым. Это было странное счастье, сжатое, стянутое, спрессованное в одну точку-слово:

ПОБЕДИЛИ!!!

Теперь отдохнувший разум воспринимал его, а отдохнувшее тело отзывалось адекватно. Но потом пришел страх. Антон жив?! Все ли живы?! Он понимал, что все – это невозможно, нереально, и от этой невозможности становилось страшнее. Тем более, что счастье никуда не ушло – оно пело и сверкало: мы победили, я жив, мы победили, мы победили, я жив! Ставрос вскочил – одеться, скорее, бежать, проверить, кто… да нет же, мы ведь победили, не может быть!!!

На линкоре погибло двадцать семь человек. Еще семеро были чудовищно искалечены, не раненых осталось едва полсотни. В шлюзе было полно народу – дюжина землян с каких-то кораблей, Чужие – не меньше полусотни, все сидели вперемешку, а между ними ходили оба младших корабельных медика, и один матерно ругался, пытаясь на ходу разобраться в электронном справочнике по анатомии Чужих, составленном наспех и «криво» донельзя. Валялись ошметки разнотипных скафандров и вообще непонятно чего. За медиками, словно привязанный на веревочке, ходил огромный джаго с распяленными неподвижными глазами, в драном комбинезоне. Джаго носил, прижав к широченной груди левой, оторванную правую руку. Залитая биоклеем-антисептиком культя празднично поблескивала. Джаго что-то говорил и говорил, говорил и говорил, нудно и протяжно, и его никто не перебивал, даже высокий сторк, стоявший у стены, как манекен – на щеках сторка были следы от слез, в зеленых глазах – гнев, усталость, непонимание… Два дайриса в дальнем углу вдруг начали странно блестеть и на глазах резко ссохлись, и медик со справочником с досадой и жалостью сказал: «Померли, ну что ты будешь делать, ну вот же ж бля ж, ну вот же ж, а?!» Потом к землянам, ни слова не говоря, присоединился нэрион – в черной, узко приталенной куртке, в мешковатых штанах, он пользовался каким-то своим набором из ящика на поясе, но явно знал, что делает, и намного больше понимал в анатомии Чужих.

– Ставр, – обратил на мальчишку внимание один из медиков, – давай-ка отсюда.

– Антон где? – выдохнул Ставрос.

Офицер махнул рукой:

– В лазарете опять, видно, нравится ему там.

– Что с ним?! – обмер Ставрос.

– Да ничего особо страшного… А вот что с нами со всеми стало бы, не окажись твой дружок там, где ему было совершенно нечего делать… – Офицер покачал головой и рявкнул: – Юнга, пошел отсюда, я тебе говорю!

И Ставрос пошел. А точнее – побежал. Он бежал по коридорам, и его не останавливали, хотя и ругались вслед. Но не зло, скорее весело.

Победителям не полагалось злиться.

13. Интерлюдия Йэнно Мьюри 205 год Галактической Эры

Игорь вздрогнул, когда капитан Лвеллин вдруг словно очнулся – рация у него в ухе, что ли? – и что-то сказал принцу на ойрин. Охэйо хмыкнул и вдруг засмеялся.

– В чем дело? – спросил Игорь откровенно сердито. Ему не понравилось, что его рассказ прервали в самый торжественный момент.

– Хорошие новости, – ответил Охэйо. – Не знаю, как это получилось, но похоже, что многие мьюри подхватили то, что тут уже называют «земным безумием», – он коснулся браслета, и над столом вспыхнул объемный экран.