Шахматист

Пса и все, что забрали из комнаты француза, до рассвета закопали в саду. Было еще темно, когда Батхерст разбудил Миреля.

— Мирель, где ты прячешь контрабанду? — спросил он. — В какой повозке?

Толстяк скорчил мину обиженного ребенка.

— Что ви говорить? Мирель есть порядочный, честный attore! Это есть оскорблений, синьоре. Мирель не делать контрабанда товар, mai, signore, mai! [194]

Батхерст притянул его к себе.

194

Никогда, синьоре, никогда.

— Слушай, дурак! Мне плевать на то, что, когда и сколько ты незаконно перевозишь, главное — как? Я должен знать это скрытое место и спрятать в нем человека. Это дело жизни и смерти! Если не скажешь, будем висеть оба.

— О, Мадонна! — простонал Мирель.

— Так как? Наверняка в какой-то из повозок двойное дно.

— Так, синьоре.

— В какой?

— В каждой, синьоре. Но это узкий место, синьоре. Там никакой человек не спрятать!

Пришлось Батхерсту выходить из ситуации по-другому. Он приказал сбрить спящему капитану усы и волосы на голове, после чего заполнил паспорт на имя Челотто.

Утром 25 ноября Бенджамен отправился в участок новообразованной жандармерии. Его принял толстый майор, развалившийся за столом в прибранном до блеска кабинете. Рядом сидел молоденький лейтенант.

— Господин майор, — начал Батхерст, — меня зовут О'Лири. Вот мои документы. Сам я ирландец, в девяносто восьмом, после поражения восстания в Ирландии сбежал во Францию. Теперь я езжу по Европе и зарабатываю на жизнь торговлей. Сейчас направляюсь во Вроцлав и Прагу.

— Так что с того, — нетерпеливо буркнул офицер. — В чем дело?

— А дело в том, господин майор, что позавчера вечером ко мне, на постоялый двор «Золотое Солнце», пришел французский капитан и сказал, что представляет в городе полицейскую власть, после чего начал угрожать мне арестом и пытками, если не уплачу ему выкуп. В результате, он отобрал у меня всю наличность. Он был пьян и…

Майор побагровел и поднялся со стула.

— Что такое?

— Я говорю, как было, господин майор. Сейчас я остался без гроша, а у меня контракт во Вроцлаве. Молю вас о помощи.

— Как зовут этого капитана?

— Я не знаю, господин майор. Но его имя — Август.

— Как он выглядел?

— Среднего роста, усатый, длинные волосы до плеч. Ага, возле левого уха шрам, как будто от удара саблей.

Майор обратился к лейтенанту.

— Слышишь, Боншамп?! Это тот самый, что сдал нам вчера службу! Немедленно приведи его сюда! Погоди, сейчас получишь письменный приказ.

Он нацарапал на листке несколько предложений.

— Я забыл, как его фамилия, узнаешь а потом впишешь! И поспеши, парень!

Лейтенант вышел.

— А вы, мсье?…

— О'Лири, господин майор… К вашим услугам.

— Если соврал, О'Лири, то пожалеешь! Ведь ты обвинил в грабеже французского офицера.

— Прошу простить, господин майор, я же не ради шутки. Я просто в трагической ситуации!

— Посмотрим, посмотрим… Обождите в коридоре.

Через минут сорок майор вызвал Батхерста к себе.

— Мсье О'Лири, я тут подумал над вашей жалобой, и меня удивило, что вы обратились с ней только через тридцать шесть часов.

— Поймите, господин майор, я не совсем в курсе административных процедур в этом городе, я здесь проездом. Я был уверен, что тот офицер представляет единственную власть в городе, и не мог обратиться к нему с жалобой на него же. Только сегодня я случайно узнал, что во Франкфурте была образована бригада жандармерии, и потому пришел к вам. Вы моя последняя надежда!

— Ну ладно, ладно, — буркнул майор. — Поглядим, что можно будет сделать. Подождите в коридоре.

Внезапно дверь распахнулась. Это был лейтенант.

— Мсье майор! Его нет!

— Как это — нет? С ума сошел, Боншамп?!

— Вот так — нет, господин майор! Собрал вещички и смылся! Я уже сообщил в штаб его полка. Один из офицеров рассказал, что этот разбойник хитростью выманил у него золотые часы.

— Черт подери! Выходит, у него было с чем смываться. Это уже третий случай дезертирства за месяц. Этих уродов из линейной службы на галеры надо высылать!..

— Но ведь это они победили под Йеной, — заметил лейтенант.

— Ta geule [195] , Боншамп. Я тебя не спрашиваю. Сам только что пришел из линейной службы, вот и защищаешь своих, но я то знаю…

Тут до него дошло, что рядом стоит иностранец, который знает французский, и перед которым не стоит вываливать грязное белье. Свое замешательство он покрыл грубым голосом:

— Ну что же, мсье О'Лири, пока что дело ваше безнадежное. Можете у кого-нибудь пока одолжиться?

— Ну… вообще-то, могу. Я езжу с труппой комедиантов, поскольку мои повозки отобрали пруссаки, но вот брать в долг у этих паяцев!..

195

Заткнись.

— Боюсь, другого выхода у вас нет, О'Лири. Как только мы схватим нашего бандита, дадим вам знать. Вы можете оставить нам какой-нибудь адрес?

— Какой? — изумленно воскликнул Батхерст. — Я же все время в дороге. Впрочем, даже если вы его и схватите, все равно, от моих денег не будет и следа.

— Тоже правильно, — покачал головой майор. — Сочувствую, О'Лири, но больше ничего сделать для вас не могу. И не забывайте, это только одна паршивая овца. Французская армия — это армия рыцарей!

— Понимаю, господин майор… Что же, не везет… Благодарю за то, что вы занялись этим делом. До свидания.

В десять утра повозки с комедиантами добрались к мосту на Одере, вдоль берегов которого шли люди, которые тянули лодки против течения. Повозка Миреля остановилась возле военного поста. Молодой унтер-офицер с парой солдат прошел в конец линии и начал осматривать содержимое повозок. От него Батхерст узнал про новые таможенные предписания, касающиеся уничтожения запрещенных товаров — это была Континентальная блокада [196] . В повозке Бенджамена унтер обратил внимание на лежащего без движения человека, клоуна, лицо которого было размалевано яркими полосами и спиралями, с громадным ярко-красным ртом от уха до уха.

196

В силу изданного 21 ноября 1806 года в Берлине декрета Наполеона о Континентальной блокаде, берега Европы были закрыты для товаров английского происхождения. Все подобные товары, обнаруженные на континенте, тут же конфисковали и сжигали.