Шамабад должен гореть!

— Главное, что ты все понял, — сказал я с доброй ухмылкой.

— Ну… — Клим несмело опустил глаза, — ну так че? Прощаете меня, дурака?

— Ну что, Стас? — Спросил я, чуть помолчав, — простим Клима?

Стас тоже улыбнулся.

— Иди сюда, дубина стоеросовая! — Сказал он и полез к остолбеневшему от неожиданности Климу обниматься. Похлопал по спине. При этом он повторял ему: — Рад, рад, что твой папка живой!

Они расцепились, и я увидел, как у Вавилова блестят глаза. Да только теперь он не старался их от меня спрятать.

— Скоро твой отец уже будет дома, — сказал я, пожимая его шершавую руку, — уже скоро.

— Да, — покивал Клим, — уже скоро я его увижу. Живого. И… И спасибо вам, что зла не держите. Ну… Ну вам пора. Служба не ждет.

— И правда, не ждет, — Сказал я с улыбкой. — Ну что, Стас, пошли?

— Стойте! — Крикнул Клим, и мы обернулись. — А Вася где? Мне перед ним тоже извиниться надо!

Офицерский танк угрожающие рокотал двигателем. Он, как и раньше, располагался на футбольном поле. Экипаж суетился внутри. То и дело, кто-то из танкистов, показывался из люка. Кричал что-то своим, но сквозь гул мощного танкового двигателя, разобрать их переговоры было невозможно.

Танк обратил длинный ствол своего оружия к кишлаку Комар. Это был тот самый день, когда в кишлаке творились беспорядки. Однако я не знал, что он совпадет с датой обмена пленными.

Обмен должен был проходить на правом фланге, в узком месте Пянджа. Обеспечивали его силами заставы резерва отряда, а наши шли в конвое.

Таран тоже должен был присутствовать на обмене, но когда часовой заставы с вышки сообщил о стрельбе в кишлаке, шеф вернулся на Шамабад, чтобы разобраться во всем сам.

Решили пальнуть учебным снарядом, чтобы афганцы чуть-чуть притихли. Ну и огонь вести надо было из офицерского танка, чтобы не демаскировать остальную пару, стоящую в своих капонирах.

— Говоришь, это может быть частью подготовки к нападению?! — Перекрикивая гул мотора, спросил Таран.

— Так точно!

Я, шеф и замполит тоже были у танка. Мы с Тараном стояли рядом с машиной, а Пуганьков, как оказалось, поклонник разной военной техники, болтал о чем-то с механиком-водителем прапорщиком Ломовым.

— И почему ты так думаешь, Саша? — Спросил Таран, посмотрев на меня.

— После того раза с прокаженным, в кишлаке было тихо-мирно. А теперь пошло-поехало: сначала переброска оружия через Пяндж, потом записка, теперь стрельба и суета в кишлаке. Я думаю, товарищ старший лейтенант, случайности неслучайны. Все это — какая-то подозрительная активность на границе. Какая-то подготовка.

— Чтобы они там ни затеяли, они выбрали плохое время в кишлаке безобразничать, — задумчиво сказал Таран.

— А я думаю отличное, — ответил я. — Сегодня передача пленных. Все наше внимание было направлено туда. Если б не стрельба, мы б, наверное, не придали их суете особого значения.

Таран нахмурился. Кивнул.

— Соглашусь. Что-то тут не так. Надеюсь, наши ребята из разведки выяснят, что к чему. А мы пока местных из танка утихомирим.

Из командирского люка высунулся капитан Жуков, что-то заорал. Но быстро понял, что мы не слышим. Тогда он жестом указал уходить.

Таран кивнул. Мы с ним отбежали назад метров на двадцать. Любопытный Пуганьков же внаглую заглянул в люк заряжающего, наблюдая, видать, за работой экипажа внутри.

— Товарищ старший лейтенант, — сказал оказавшийся рядом с нами ефрейтор Смольняк из экипажа сержанта Фролова, — разрешите обратиться!

— Ну?

— Вы б сказали вашему замполиту, сойти с танка! А то он сзади примостился! Не успеет отскочить, если выстрелят.

Таран нахмурился. Его лицо сделалось сердитым и темным, словно грозовая туча.

— Сойди с танка, Пуганьков! — Заорал Таран замполиту.

— Товарищ лейтенант! — Присоединился Смольняк, — сойдите с танка!

Мы дружно принялись кричать и махать руками. Пуганьков, казалось, нас и не видел. Шум двигателя напрочь заглушал любые крики.

— Сука! Не слышит! — Выругался Таран.

— А они щас будут стрелять! — Довольно буднично заметил Смольняк и скрестил руки на груди, став рядом со мной.

Очевидно, экипаж не знал, что замполит все еще топчется на броне. Очевидно, что Пуганьков не знал, что они вот-вот готовятся стрелять.

— Зараза! — Ругался Таран.

— Вот. Щас, видать! — Сказал Смольняк и даже заткнул уши пальцами.

Я среагировал быстро. Подобрал первый попавшийся камень из-под ног, а потом швырнул его в Пуганькова. Нет, я не хотел его зашибить раньше танка, хотя на миг, когда камень оказался уже на подлете, мне показалось, что он попадет замполиту прямо в спину.

Голыш, вместо этого, стукнул о броню у его ног. Перепуганный Пуганьков удивленно уставился на нас. Все втроем мы принялись активно сигнализировать замполиту, что лучше бы ему убраться подальше от танка.

Кажется, нашу мысль он понял правильно.

И без того вытянутое лицо Пуганькова вытянулось еще сильнее, он зачем-то оглянулся на башню, а потом сайгаком спрыгнул с корпуса Т-62.

Не успели подошвы его сапог коснуться земли, как танк выстрелил. Бабахнуло. Машина вздрогнула. Из ствола вырвалось мощное дульное пламя, за ним — клуб густого дыма. Земля вокруг могучей машины просто задрожала. Вверх взвилась сухая пыль.

Эхо мощного выстрела разлетелось по округе. Пуганьков замер буковой «Зю», метрах в трех позади танка. Он потерял шапку и морщился, зажимая уши ладонями.

Спустя секунду после выстрела, будто бы беззвучно открылся лючок сброса стреляных гильз в задней части башни. Лязгает он что надо, но эхо выстрела, казалось, изгнало из округи любые другие звуки.

Затем цилиндр гильзы выскочил из лючка, щелкнул о корпус и отскочил… прямо на голову Пуганькову. Гильза отскочила и от его затылка почти так же, как от танковой брони. Разве что подлетела пониже. Потом грохнулась на землю. Пуганьков тоже грохнулся, но уже на живот.

Настолько все это выглядело внушительно и одновременно комично, что мы не знали — смеяться или сочувствовать. Пуганьков зашевелился. Медленно поднялся и тронул затылок.

Мы с Тараном и Смольняком помчались к нему.

— Живой, замполит?! — Кричал ему Таран, когда я вздернул Пуганькова на ноги.

— Что… это… было… — С изумленным, грязным от пыли лицом, спросил Пуганьков.

— Нормально все, — сказал я, осматривая его голову, — жив-здоров.

Замполит тронул затылок, скривился от боли, нащупав там внушительных размеров шишку.