Шамал. В 2 томах. Том 2. Книга 3 и 4

Тот, что был повыше, пытался вытащить одно надгробие из земли.

– Помоги-ка мне. – Вместе они подняли камень и пристроили его в голове могилы, которую только что засыпали.

Черт бы побрал этого молодого балбеса за то, что он отдал концы, подумал он, проклиная его про себя. Не моя вина, что он подох. Он должен был вынести введенную ему дозу. Чертовы доктора! Они ведь вроде должны бы знать, кому и сколько колоть! Выбора у нас не было, этот сукин сын уходил, а нужно было получить ответы на слишком много вопросов, например, что в нем было такого важного, что этот ублюдок из ублюдков Хашеми Фазир решил самолично вести допрос, да еще вместе с этим сукиным сыном Армстронгом? Эти два профессионала – птицы высокого полета, они не стали бы тратить время на мелкую рыбешку. И почему Язернов произнес «Федор…» как раз перед тем, как окочурился? Что это могло бы значить?

– Поехали домой, – сказал второй. – Больно здесь мерзко, и воняет, воняет больше, чем обычно. – Он захватил лопату и зашагал прочь в темноту.

Как раз в этот момент водителю на глаза попалась надпись на надгробии, но кругом было слишком темно, чтобы он мог ее прочесть. Он на секунду включил фонарь. Надпись гласила: «Граф Алексей Покенов, полномочный посланник при дворе шаха Насер-эд-дина, 1830–1862».

Язернову бы это понравилось, подумал он с кривой усмешкой.

Дом Бакравана рядом с базаром. 19.15. Внешняя дверь в стене распахнулась.

– Салам, ваше высочество. – Слуга смотрел, как Шахразада со счастливой улыбкой порхнула мимо во внутренний двор, сопровождаемая Джари. Там она скинула чадру и тряхнула головой, рассыпая освободившиеся волосы по плечам и взбивая их кончиками пальцев. – Э-э… ваш супруг вернулся, ваше высочество; он появился сразу после захода солнца.

На мгновение Шахразада застыла в свете масляных светильников, пламя которых подрагивало на заснеженном дворе, ведущем к главному входу.

Значит, все кончено, думала она. Кончено, еще не начавшись. Это почти началось сегодня. Я была готова и все же не готова… а теперь, а теперь я спасена от… от своей похоти – была это похоть или любовь, не это ли я пыталась решить для себя? Не знаю, я не знаю, но… но завтра я увижусь с ним в последний раз, я должна увидеть его еще раз, должна, всего… всего один раз… просто попрощаться…

Ее глаза наполнились слезами, и она вбежала в дом, пронеслась по комнатам и залам, взлетела вверх по лестнице в их комнаты и бросилась в его объятия:

– О, Томми-и-и-и-и-и, как долго тебя не было!

– О, я так тосковал по тебе… Не плачь, родная, не нужно плакать…

Его руки сомкнулись вокруг нее, и она уловила едва различимый знакомый запах бензина, который шел от его летной одежды, висевшей на крючке. Она увидела, как он озабочен. НВС пожаром возник в ее мыслях, но она отодвинула все в сторону и, не давая ему ни секунды, поднялась на цыпочки, поцеловала его и затараторила:

– У меня такая чудесная новость. Я ношу ребенка, о да, это правда, и я была у доктора, и завтра будет готов результат анализа, но я знаю! – Ее улыбка была огромной и искренней. – О, Томми, – продолжала она на одном дыхании, чувствуя, как его руки крепче сжимаются вокруг нее, – ты женишься на мне, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста?

– Но мы же жена…

– Скажи это, о пожалуйста, скажи это! – Она подняла глаза и увидела, что он все так же бледен и улыбается лишь чуть-чуть, но и этого было довольно на данный момент, и она услышала, как он сказал: «Конечно, я женюсь на тебе». – Нет, скажи как подобает. Я беру тебя в жены, Шахразада Бакраван. Я женюсь, женюсь, женюсь на тебе, – потом услышала, как он произнес это вслед за ней, и это сделало момент совершенным. – Замечательно, – вырвалось у нее, и она обняла его в ответ, потом оттолкнула и подбежала к зеркалу, чтобы поправить макияж. В зеркале она заметила отражение Локарта, его лицо было таким суровым, встревоженным. – В чем дело?

– Ты уверена… уверена насчет ребенка?

Она рассмеялась.

– О, конечно, я уверена, но доктору нужны доказательства, мужьям нужны доказательства. Разве это не чудесно?

– Да… да, чудесно. – Он положил руки ей на плечи. – Я люблю тебя!

В ее голове звучало другое «я люблю тебя», произнесенное с такой страстью и тоской, и она подумала, как странно, что, хотя любовь ее мужа была неоспоримой и доказанной, а любовь Ибрагима – нет, все же любовь Ибрагима была безоговорочной, тогда как, даже после такой чудесной новости, ее муж смотрел на нее, нахмурив брови.

– Год и один день прошли, Томми, год и один день, которых ты хотел, – мягко сказала она, поднимаясь из-за столика с косметикой, обняла его руками за шею, улыбаясь ему, понимая, что в ее силах было помочь ему. «Чужеземцы не такие, как мы, принцесса, – говорила ей Джари, – они по-другому на все реагируют, их по-другому воспитывали, но тебе не нужно тревожиться, просто будь сама собой, такой обворожительной, и он станет мягкой глиной в твоих руках…» Томми будет самым лучшим отцом на свете, пообещала она себе, не в силах сдержать в себе радость, что устояла сегодня днем, что объявила свою новость, и теперь они будут жить счастливо до скончания дней. – Мы ведь будем, Томми, правда?

– Что?

– Жить счастливо до скончания дней.

На какой-то миг ее радость стерла из его сознания боль о Кариме Пешади и о том, что ему нужно сделать и как сделать это. Он подхватил ее на руки и опустился в глубокое кресло, держа ее как младенца.

– О да. О да, непременно. Нам о стольком нужно погово… – Стук Джари в дверь прервал его.

– Войди, Джари.

– Пожалуйста, извините меня, ваше превосходительство, но его превосходительство Мешанг и ее высочество прибыли и ожидают удовольствия видеть вас обоих, когда вам будет удобно.

– Передай его превосходительству, мы придем сразу же, как только переоденемся. – Локарт не заметил выражения облегчения на лице Джари, когда Шахразада кивнула ей и лучезарно улыбнулась.

– Я напущу вам ванну, ваше высочество, – сказала Джари и прошла в ванную комнату. – Разве не чудесную весть принесла вам ее высочество, ваше превосходительство? О, примите мои поздравления, ваше превосходительство, самые горячие поздравления…

– Спасибо, Джари, – ответил Локарт, не слушая ее; он думал о будущем ребенке, о Шахразаде, утонув мыслями в тревогах и радости. Так все теперь запуталось, стало таким сложным.

Застольная беседа была скучной, в ней доминировал Мешанг, теперь, став главой семьи, он всегда это делал, Шахразада и Зара едва принимали участие в разговоре, Локарт говорил совсем немного; какой смысл рассказывать о Загросе: Мешанга никогда ничуть не интересовало его мнение или то, чем он занимался. Дважды он едва не выпалил им о том, что случилось с Каримом, – незачем им пока говорить, подумал он, пряча свое отчаяние. Зачем быть дурным вестником?

– Вы не находите, что жизнь в Тегеране стала трудной? – спросил он.

Мешанг весь вечер стенал по поводу новых правил, введенных на базаре.

– Жизнь всегда трудна, – ответил Мешанг, – но если ты иранец, опытный базаари, обладающий осторожностью и знаниями, то упорным трудом и логикой можно обуздать даже Революционный комитет – нам всегда удавалось держать в узде сборщиков налогов, правителей, шахов, комиссаров и британских и американских пашей.

– Я очень рад это слышать, очень рад.

– А я очень рад, что вы вернулись, я хотел поговорить с вами, – сказал Мешанг. – Сестра сказала вам о ребенке, которого она носит?