Шаманский бубен луны

Мать вышла на свет, не сдержалась, раскричалась.

— Я так и знала! Я так и знала! С мясом-то зачем? Ну отрезали бы просто пуговицы?

Ася обошла кафе и зашла в него через парадную дверь.

— Привет, — сразу окликнула ее официантка Наталья. — Чего давно не приходила?

— Да так, — отмахнулась Ася.

— Рассольник не бери, скис. Пюре с котлетой отличные.

— Здрасти, теть Маша, — зашла Ася за стойку раздачи.

— Привет. Чего долго не приходила? Тебе как всегда?

— Да. Только без рассольника.

— Сегодня бефстрогановы, замечательное ароматное мясо, мягкое. — Подняла крышку сотейника. — М-м-м пальчики оближешь.

— Спасибо, теть Маша. Мне котлеты.

— Говорят, тебя сегодня в школе порезали.

Ася кивнула, забрала свою порцию, вернулась в зал, за служебный столик. В кафе всего два посетителя, и поэтому Наталья сидела рядом и наполняла синие стаканы салфетками.

— Без тебя и перец молоть некому, и салфетки получаются некрасивыми, — жаловалась Наталья, выкладывая бумажный веер. — Мать на тебя жалуется, говорит, совсем от рук отбилась. Ай! Не обращай внимания. Она последнее время совсем с ума сошла. Рычит на всех. Старость, наверное. Слушай, неужели я к старости буду такой же? Это же полный отстой. Тебе, говорят, сегодня куртку порезали? Вообще говоря, двадцатая школа какая-то бандитская. Зачем мать тебя туда записала? Вон же четырнадцатая рядом.

Ася поела, отнесла грязную посуду на мойку, заглянула в отсек матери. Пусто. Странно.

— А где мать? — обратилась к поварихе.

— В магазин побежала. За пуговицами. Просила дождаться. Тебе компот, чай с песком?

Ася вернулась в зал, села напротив Натальи.

— Я тебе зубной порошок купила. — Наталья чихнула, вновь закружила ручку мельницы, в которой молола перец.

— Зачем? — Хотя спрашивать бесполезно.

— С продавщицами «Восхода» (название продуктового магазина) говорила… апчхи-хи-хи!.. разговаривала, почему их Дед Мороз получается светлым… розовым или голубым… апчхи-хи-хи!.. А у тебя красным или синим… апчхи-хи-хи!.. Какой перец, ядрена мать.

— Почему?

— Они в краску добавляют зубного порошка.

— Как это? — не совсем уловила Ася.

— То есть наоборот. Порошок мешают в банке с водой, а потом туда наливают гуашь. Правда, здорово!

На столе появилась тарелка с двумя пирожными «картошка».

— Это что? — Ася и Наталья одновременно подняли головы.

— Асенька, миленькая! — Присела рядом Настя-кондитер. — Меня тете Поля послала, вот пирожное передала. Нарисуй для нас зайца из «Ну, погоди!», на кило, полкило и полтора.

Ася делала такие трафареты для тортов. Однажды перед олимпиадой мать попросила нарисовать три варианта олимпийского медведя. Так и понеслось: ракеты, зайчики, елочки, Деды Морозы. Такие тематические торты очень хорошо раскупались на праздники, правда был большой остаток бисквитного лоскута, но из него лепили «картошку». Ася обожала «картошку». По правде говоря, не понимала тех, кто не любил ее, пока не произошёл странный случай. В «Восходе» у прилавка кафе стояли две девицы: одна худая щепка, вторая ниже на голову, с длинной косой. В Губахе обычно парни мелкие, девки рослые. Девицы устроили великое сражение по выбору кондитерки. В кармане двадцать две копейки, — или одно пирожное, или две слоеные палочки. Спорили до хрипоты, потом одна обратилась к Асе: — Девочка, что бы ты купила? — Конечно, картошку! — ненароком разрешила Ася чужой спор. Позавидовала, как трепетно подруги поделили картошку пополам, перепачкались в какао-порошке.

Вечером по телевизору шел фильм про шведов. На экране бились, падали, сдавались в плен. Ася почему-то не выдержала, рано ушла спать. — Мать, заподозрив неладное, растолкала. — Заболела? — Не-е-е… — Да у тебя температура! — Не-е-е… — Поешь! — мать вложила в ее ладонь слоеную палочку. Это показалось обидным, она же знала вкусы дочери. Ася провалялась с температурой три дня. На четвертое утро проснулась выспавшаяся, бодрая и голодная. Почувствовала под боком что-то неудобное, вытащила потрепанную, подсохшую печеньку. Восхитилась вкусом.

— Сделаешь? Примерно, такого размера. — Настя-кондитер простым карандашом нарисовала на салфетке неровный круг ежика. Карандаш отдавал ванилином, от него на салфетке оставалась темная линия жира.

С дальнего стола позвали официантку. Наталья продолжала крутить мельницу. Значит, не услышала. Пришлось подсказать, толкнуть в бок. Наталья сорвалась, как дуреха, поскакала по залу, на ходу из кармана белого крахмального фартука вытаскивая блокнот. Кивала, записывала, будто слышала, что заказывали. Наталья оглохла еще в детдоме, после очередной простуды. Скрывая недостаток, прекрасно научилась читать по губам, эмоциям.

'А-а-а! Дура! — порой плескался на нее гневом муж Иван. — А она не слышала… с улыбкой трогала его лоб, разглаживала морщины. От ласки муж кряхтел и вновь продолжал безумно любить свою Наташку. Любил всегда, еще с детства, когда они жили в детдоме. В глухоте жены находил свои прелести, радовался, что ей не дано слышать гадости. Украдкой целовал в щечку, шею, гладил по кудряшкам, встречал по ночам с работы. В общем делал из своей семьи островок безграничного, безмерного счастья. Одно огорчало, на этом островке росло всего два дерева, продолжения рода не предвиделось. Наталья свою нереализованную любовь дарила чужим деткам, Асе тоже перепадало. Всем Иван был хорош, только имелась в нем червоточина: он жутко ревновал Наталью. Знал, что она не слышала комплиментов, не оборачивалась. Так сам показывал. — Смотри, как он на тебя смотрит. Я слышал, как дурачок нашептывал тебе комплименты, сударыней называл, сулил блага из потаенного источника. — Она читала губы мужа и как по нотам отыгрывала свой спектакль, притягивала Ивана за уши, целовала, напоминала, как она любит только его и предупреждала, если он не перестанет ее ревновать, она действительно будет соглашаться на предложения. — Ну, а че! — пыхтела она ему в ухо. — Получать нагоняй, так по заслугам. Ну, а как иначе? — Иван в сердцах махал рукой, понимал глупость ревности.

— Там жалуются, что рассольник кислый, — прошептала Наталья поварихе, чтобы не услышала заведующая.

— Да блин, скажи им, что это от соленых огурцов. Это огурцы придают такой вкус.

— Не, Маш, я больше рассольник подавать не буду, — качала головой Наталья.

— Наташ, Наташенька, да у меня всего шесть порций осталось. Мне че, новый суп варить, скоро ужины пойдут. Им рассольник нафиг не сдался, им же только водку кушать.

— Маш. Не уговаривай. — Трясла желтыми кудрями Наталья.

— Ай, фиг с тобой, — озадаченно произнесла повариха и вытащила из кармана чекушку. — От меня! Предлагай к рассольнику рюмочку.

Наталья пригрозила пальчиком.

— Я помню твое пиво в икре.

— А что? План же сделали! — оживленно расхохоталась повариха. — Эх, Натка, я бы на твоем месте давно на жигулях раскатывала.

— Девчонки, как вам? — Мать показала три вида пуговиц. — Какие выбрать?

— Ну не знаю, — с сомнением проговорила Маша. Наталья показала на красные и упорхнула в зал. — А чо, других нет?

— Остальные дорогущие. Дороже куртки. Может, черные?

— У Аськи спроси. Да и вообще, выкинь эту куртку. Девка уже взрослая, а ты ее в рванье пакуешь.

Мать взвилась пантерой.

— Да я вчера ей сапоги-чулки купила, куртку купила, унты купила! Где я деньги возьму?

— А ты что, не знала, что у тебя дочь растет? Не знала, что девке нужны шмотки? Моей пять лет всего, а я каждый месяц по пять рублей откладываю на книжку.

— Сволочь ты, Машка!

— Ага, от такой и слышу.