Шаманский бубен луны

— Я вот скажу заведующей, что ты кислый рассольник толкаешь.

— Напугала…

И тут загрохотало, загремело, дико заголосила Анфиса. Это походило на рев раненого зверя.

— О-о-о-о! — орала Анфиса, присев калачиком и зажав руки под коленями. — О-о-о-о!

Рядом валялся опрокинутый чан, горячее масло быстро растекалось по кафелю, под печку, стеллажи, раздачу.

Мать громко выругалась.

— Сука, ошпарилась ведь таки. Под монастырь меня подвела! Меня щас точно посадят.

Мать присела рядом с Анфисой, попробовала вытащить руки. Анфиса взвыла громче, хотя казалось, что громче уже невозможно.

— Тише, тише, — стала успокаивать мать. — Я только посмотрю. Не бойся. Не бойся. Где больно?

— Больно! — вдруг вспомнила Анфиса нужное слова. — Тут больно! — Ткнула кулаком в живот.

— И на животе тоже? — охнула мать. — На живот-то как?

Анфиса показала, как взяла чан, прижала к животу. И стало понятно, как выплеснулось горячее масло.

— Ну зачем? — обнимала мать дурочку. — Я же тебе показывала, как надо. Положи пирожок, переверни, положи обратно. Зачем ты полезла к чану?

— Мыть на-на-до…

В это время в зале происходило не менее трагическое. За столом сидела женщина в белом платье, белых сапогах, с ободком солнцезащитных очков на голове. Даже сидя, она казалась высокой. Взгляд Натальи скользил по женщине, как по переломанному стволу дерева, тормозил на лице. Тонкие брови, яркая помада. Белая женщина странно шевелила губами. Наверное, англичанка, делала вывод Наталья. Их сейчас в Губахе много, они курировали строительство химзавода «Метанол». Во всех газетах радостно извещали о крупномасштабной стройке международного значения: губахинцы радовались, англичане недоумевали — они-то понимали, что после запуска комбината экология будет изувечена.

Наталья щурилась, пыталась по губам разобрать слова.

— Чт-о-о е-е-есть эт-о-оо? — женщина растягивала гласные, словно пристукивала молочком каждую букву. Весь ее вид говорил, как она жутко голодная, жутко устала от этой страны, от тьмутараканья, от этой официантки, у которой слезы бежали по щекам, зависали на подбородке. Женщине не хотелось, чтобы официантка плакала, ей хотелось поесть. — Мн-е-е-е е-е-есть надо покушать, как это у вас называется, ням-ням! Ням-ням по-о-ожалу-йст-а-а-а! — протягивала она официантке салфетки.

Наталья утерлась, вытащила из кармана стопочку, наполнила водкой.

— Вот из (что это?) — вздрогнула англичанка.

— Водка! — пояснила Наталья. Для наглядности опрокинула в себя, крякнула от удовольствия. — Крепкая зараза! Не бойтесь, пейте. Это водка. С такой водкой никакая зараза не возьмёт.

— Во-о-о-тка!

— Простая русская водка. Презент от повара.

— Но я есть не надо во-о-тка, За-а-ара-за! — Англичанка отодвинула тарелку с рассольником. — Мне дать бургер.

— Вы заказали суп, — стала настаивать Наталья. — У меня записано. Это сьюп, — попыталась доходчиво перевести на чужой-английский.

Англичанка зарычала.

— Мадам! Вы есть глухой? Я говорить, сьюп ноу! Не н-а-адо! Сьюп дискустинг(суп отвратительно)! Мне ко-о-о-тлета, хл-е-е-еб, бург-е-е-ер!

Наталья бессильно умолка, отошла к бару.

— Даш, поговори, пожалуйста. Бу-бу-бу! Чо бубнит — не понимаю.

— Не ори, — одернула ее Даша. — Услышит.

Англичанка поднялась уйти и тут из кухни раздался нечеловеческий вой. (Именно в этот момент Анфиса опрокинула на себя раскаленное масло)…

Все сгрудились вокруг Анфисы, которая сидела на полу посреди огромной кухни. Прибежали из администрации, заведующая умчалась звонить в скорую. За спиной матери повариха усиленно терла картошку.

— Щас, щас потерпи, — бухтела она, смаргивая пот и слезы.

— Надо содой посыпать… холодную воду приложить… само пройдет… да чо разоралась… — раздавалось со всех сторон. — Кто чеконушку взял на кухню?.. — Кто-то с готовностью хихикнул.

Лишь два человека, стоящие позади не участвовали в разговоре: Наталья держалась особняком, всем своим видом демонстрируя сострадание, англичанка с интересом выглядывала из-за ее спины, — сгорая от любопытства увидеть чужой народ с чужими традициями. Отсюда Анфиса виделась где-то далеко: огромная, сидящая на полу, орущая во все горло и пускающая сопли и слюни. Оценив ситуацию, англичанка вздумала помочь. Подмывало разораться на толпу, заставить баб двигаться. И при этом четко осознавала, что ее не поймут. В этом была какая-то растерянная опасность, англичанка для них такая же слабоумная, непонятная девица, как та, на полу. Кто-то тронулся к Анфисе помочь, она зарычала, выставила коготки. Ее инстинкт самосохранения возвеличился до невероятной высоты.

«Хелп, хелп (помощь)!» — бормотала англичанка, тянулась на цыпочках. Ася удивилась знакомому слову, уставилась на англичанку. Поймав ее взгляд, англичанка сняла белое пальто, с «экскьюзми» (простите) отдала Асе, протиснулась сквозь спины людей, стала что-то лопотать Анфисе на английском. Анфиса, опупев от непонятного чириканья, притихла, прислушалась. Тут Ася впервые поняла, что знать английский совершенно не лишне. В школе с учителями английского было бедно. «Англичанки» бежали из школы сломя голову. При этом класс делился на «немцев» и «англичан». «Немцы» пыхтели, учили, повторяли. «Англичане» завоевывали подоконники в коридоре, стебались над «немцами». В замочную скважину орали «хенде хох! (руки вверх)» и воробьями прыскали на оконный насест. Когда «хенде хохи» переходили в «руссиш швайн ком хи» выходила учительница немецкого, за срыв урока грозила позвать директора. «Англичане» «немку» не боялись, хорохорились. — А чо она сделает? Два все равно не поставит.

— Дай! — нежно сказала англичанка и потянулась к Анфисе. — Дай! — Анфиса, словно уловила глас божий, притихла, успокоилась. — Дай! — Анфиса показала свои красные руки. — Дай! — Анфиса не понимала, что от нее требуют и поэтому потянула подол платья к груди. На животе красное пятно, очерченной внизу ровной линией резинки синих панталон.

— Уел, уел! (хорошо, хорошо), — бормотала англичанка, аккуратно ступала по масляному полу и выуживала из сумки металлический баллончик. Осторожно белой пеной брызнула Анфисе на руки. Анфиса от неожиданности дернулась, взвыла, словно обожглась вторично. Англичанка вновь залепетала: — Дай! Дай! Дай! — Погладила Анфису по голове, поцеловала в макушку. — Дай! Дай! — бормотала она и ждала, когда Анфиса успокоится, даст вторую руку. Анфиса с улыбкой смотрела, как по коже течет белая струйка вспененной мази. Чувствовала, как мазь быстро впитывалась, снимала боль. Уловив облегчение, вскоре сама стала вертеть рукой, стараясь, чтобы мазь попадала на все пострадавшие участки кожи. Очень-очень быстро Анфиса перестала стонать, высоко задрала подол, выпятила живот. Англичанка щедро его опрыскала, вновь вернулась к рукам — их обожгло сильнее.

Когда скорая забрала Анфису в больницу, тишину кафе нарушало шкворчанье картофельных лепешек на сковородке. Из невостребованной тертой картошки повариха жарила драники. Не пропадать же добру! Англичанка драники оценила, ушла сытая и довольная.

Наталья готовила зал к вечернему ужину: стелила белые скатерти, выставляла обязательный ансамбль разнокалиберных рюмок и фужеров, объединенных тремя золотыми полосками. Мать ножом скребла стол от залипшего теста, уборщица тряпкой выуживала остатки масла из-под печи, раздачи. Заведующая в своем кабинете придумывала, что написать в объяснительной для управления. Она, конечно, ни за что не напишет истинную причину, почему взяла Анфису на работу, — за честность. Выходит, что быть честным — это слабоумие, или нет, только слабоумные могут быть честными. Перебирала возможные варианты: не хватает рабочих (зачеркнуто), маленькие зарплаты (зачеркнуто), попросили устроить по блату (зачеркнуто). Пока заведующая страдала, баристка Даша протирала пустую бутылку из-под коньяка, на этикетке которой красовался синий штамп «Кафе Елочка». В запасе припрятаны еще три — с каждой имела семь рублей прибыли.

Даша ловко пользовалась своим положением, прекрасно бодяжила, переливала, недоливала и при этом жутко боялась Наталью, от ее пристального взгляда чувствовала себя преступницей. Мечтала перевестись в ресторан «Кристалл», там, говорят, за смену можно снять не одну сотню рублей. — Хоть бы ты сдохла! — отдавая запотевший графин Наталье, обычно размышляла Даша. Однажды Наталья приболела: миленько и славненько грохнулась в обморок и три недели провалялась в больнице. Даша тогда хорошо порезвилась, водку в коньяк, в водку воды, в икру пиво, — от левых барышей купила сервант. А потом Наталья вышла на работу и все началось по кругу, вроде не коммунистка, и чего выеживается? Пашет круглосуточно, без выходных и праздников — с 11 до 23 часов. Конечно, ей хорошо, детей нет, муж любит, встречает с работы, а Даша одна троих тянет, дочке тоже надо купить сапоги, чулки, вон Зойка своей чувырле справила, а моя Светка чем хуже? Хотя, грех жаловаться, недавно на барахолке справила дочуре сапоги за триста рублей, каблук, как Эйфелева башня. Пришлось всем врать, что в Москве три дня стояла в очереди. Такие итальянские сапоги только на барахолке и можно найти. Эх! Фигова Елочка! Как бы попасть в «Кристалл». Даша директору уже два раза давала взятку и не только. Он гладил. Улыбался. Обещал. Ничего, она терпеливая! — Даша яростно терла фужер до скрипа, через мензурку наливала пятьдесят грамм коньяка, таилась под стойкой, осторожно выпивала, закусывала — там же в нише всегда стояла тарелочка с дольками лимона.