Шанс (Коммуналка)

– Не надо, лучше с вином, там еще осталось.

– С вином, так с вином, – согласился он.

– Я, конечно, не собиралась его шантажировать…

– Я заметил! – улыбнулся Маринин, вспоминая горящий гневом взгляд Алевтины, обращенный на бывшего мужа.

– Не смейся. Я пятнадцать лет молчала! И все от него терпела! А могла бы давно от него избавиться. Но, так поступить с хоть и нелюбимым, но мужем… И у нас – дочь. Да и не было у меня тогда веского повода…

– А унижение? Что, не веский повод?

– Я была виновата сама. Много ему позволяла с самого начала. И, что греха таить, боялась лишиться денег. Особенно, когда Лизка была еще с нами. Ей учиться нужно было..

– Это все отговорки!

– Я знаю. Давай не будем об этом… У меня тогда, пятнадцать лет назад появился компромат на Бурова. Случайно. Мы отмечали день рождения дочери, ей исполнилось пять лет. Буров принес откуда-то кинокамеру, такую, знаешь, большую, как у кинооператоров. Толком не показал мне, как пользоваться, приказал только – «будешь снимать!». Гостей было очень много, человек тридцать. В основном – люди, которых я не знала или знала так, шапочно. Бурову хотелось показать всем, какой он замечательный отец, как любит Лизу, как балует ее. Я ходила с тяжеленной камерой на плече и снимала. В конце концов, он милостиво разрешил мне освободиться от ноши. Я отнесла камеру в его кабинет и поставила на каминную полку.

Уже когда все гости разошлись, нанятые специально люди убрали со стола и вымыли посуду, я вспомнила про камеру и решила посмотреть, как все записалось. Но, оказалось, что камера разряжена. Я вынула кассету, отнесла ее в нашу спальню и легла спать рядом с пьяным Буровым. Утром он уехал на работу, забрав камеру с собой.

Посмотреть кассету я смогла только на следующий день, когда купила адаптер. Это такая кассета обычного размера, для видеомагнитофона, в которую вставляется маленькая, из кинокамеры. Я смотрела и удивлялась, что видео получилось довольно качественным, я, оказывается, держала камеру твердо, кадры не «прыгали».

Последними словами Бурова были: «Ладно уж, иди, отнеси камеру и отдыхай», адресованные мне. Но, на этом запись не закончилась! Я, оказывается, забыла выключить камеру. Сначала видно было только пол с ковровой дорожкой, это в коридоре. Потом – часть письменного стола и спинка стула. Не знаю, почему я просто не стерла эту бесполезную запись интерьера кабинета. А! В это время зазвонил телефон. Катя позвонила. Пока я разговаривала с ней, видео продолжалось. Вдруг я услышала скрип двери и не сразу сообразила, что этот звук из телевизора. Посмотрела на экран: за столом в кабинете сидел мой муж. Но, он был не один. Мужская рука в кадре двумя пальцами с минуту держала конверт и потом положила его на стол перед моим мужем. Буров достал из конверта деньги, развернул их веером и сложил обратно. Я никогда не видела столько «зеленых» сразу. – Как договаривались, Сергей Сергеич, – произнес низкий голос. – Не беспокойся, он уже в клинике у Лазаря. Его место в покойницкой занял ни в чем не повинный ханыга. Свидетельство о смерти получишь во вторник. Давай за упокой души уважаемого Гоги Галадзе, – со смешком сказал Буров, – Думаю, с новым лицом он будет носить новое имя.

Дальше Буров разлил коньяк по бокалам, и они выпили.

– Ты не узнала по голосу, кто был с твоим мужем в кабинете? Ведь он должен был быть среди гостей.

– Узнала. И руку с золотыми часами узнала. Это был Василий Голод. Катькин одноклассник и отец ее первого сына.

– Ты рассказала ей?

– Нет, Витя. У Катьки Василий Голод – кость в горле. Это ее боль, ее стыд. И ее поломанная на части судьба. Только теперь я знаю, что Голод не только ей жизнь испортил… Вот как тут в случай не верить? Мы живем в этой квартире все вместе уже больше месяца. А знаем друг про друга совсем чуть. Все такие деликатные, спрашивать не спрашиваем, и сами отмалчиваемся. Конечно, мы, вроде бы, конкуренты. Но, Витя, кто из нас по – настоящему готов бороться за эту жилплощадь? Ты?

– Я об этом как-то не думал.

– Вот и я не думала. Получится, так получится. Ты заметил, что мы все здесь какие-то…аморфные. Живем – и ладно. Я все понимаю, здесь счастливчиков нет. И, Эмилия действительно хотела нам помочь. Я только одного понять не могу: она хотела нас столкнуть лбами, оставляя квартиру «победителям» или была так уверена в нас, зная, что мы останемся людьми, и не будет, собственно, никакой борьбы? Я думаю, она слишком верила в нашу предполагаемую порядочность.

– А ты считаешь, она ошиблась?

– Мало времени прошло, Витя. Еще никто толком на ноги не встал. Посмотрим! Я о Полякове хотела сказать. Мы все уверены, что он тихий пьяница. И не спорь, – остановила она Маринина, готового возразить, – А ты знаешь, как он сюда попал? Его Качинский подобрал на пожаре.

– Ты, прямо, как о щенке…

– Так и есть. Квартира сгорела по вине самого Георгия, он пьяный, даже не помнит, то ли кастрюлю с картошкой на плите забыл, уходя, то ли окурок не затушил. Но, не это важно. Понимаешь, человеку незачем жить. Не держит ничего. А он кандидат наук, не ханыга какой. Хотя именно у последних выживаемость просто потрясающая! Он работу потерял, потом мать умерла. Не женат. И детей нет. Есть только воспоминания о любимой девушке. А ты заметил, что он уже третий день трезв и чисто выбрит? А все потому, что случайно увидел свою, все еще, как оказалось, любимую, здесь, у нас. И понял, что есть, для кого жить.

– Интересно, – ревниво насторожился Маринин, – в нашей квартире только Юля и ты…

– И Катька. Моя Катька. В девичестве Сотникова. Они учились в одном классе: Поляков, Катя и Голод. Катя с Поляковым с седьмого класса вместе. И расставаться не собирались. Но, эта сволочь, Василий Голод, изнасиловал ее. А Катька, дурочка, сразу же Георгию сказала, что разлюбила. А потом родился Сашка.

– А Георгий знает? Что Голод так с ней?

– Нет, Катерина смолчала, а Голоду зачем в этом признаваться?

– И он не знает, что Катин сын от него?

– Нет. И правильно. Какой он отец? Насильник!

– А нынешний муж Кати? Как он к мальчику?

– О! Равиль сразу же усыновил Сашку. И тот долго считал его своим отцом. Если бы Равиль не пил… У них еще двое пацанов. Младшему всего два года! Катя измучилась вся. И мать Равиля на ее стороне, знаешь, как у татар с выпивкой строго! Но, ничего на него не действует. Вот вчера опять запил…

– Поляков что, Катерину узнал, когда она к тебе приходила?

– Да. А я ей позвонила. По его просьбе. Так, что, Маринин, съесть торт мы с тобой поторопились. Сегодня у нас гости, и тебе придется идти в магазин еще за одним!

Он на минуту обомлел от этого «у нас». То есть, конечно, он уже и не сомневался. Но, как буднично это прозвучало! Теперь он, как порядочный человек, должен…Нет, он не должен. Он хочет.

Они оба кинулись к своим сотовым, когда заиграла мелодия Эннио Морриконе. Оказывается, у них одинаково звонил телефон.

– Слушаю, – ответил Маринин, когда понял, что это ему, – Здравствуйте, Егор. Конечно, смогу. Я сейчас подойду.

– Тебе нужно уйти? Надолго?

– Я думаю, нет. Это рядом, в прокуратуру. Там для меня есть информация. Это касается смерти дочери…

– Я так мало знаю о тебе, Витя…

Он подошел к ней и прижал к себе.

– Мы же не дети, Аля. У нас полжизни прожито. И забыть, не забудешь…И прошлое еще догонит и добавит. Сейчас главное – не наделать ошибок. Времени, чтобы их исправлять, осталось не так уж и много…

Глава 30

– Присаживайтесь, Виктор Васильевич, – Егор Беркутов улыбнулся. Майор Маринин уже не был для него чужим человеком. Наверное, действительно есть люди, к которым относиться плохо нельзя. Просто не за что. И не потому, что они поступают уж как-то очень правильно. Нет, как раз они часто совершают по жизни ошибки, только не во вред другим, а себе. И испытаний им Бог дает сверх меры. Лялька, сестра его жены Галины, говорит, что это от того, что он, Бог, их любит больше других и сострадает им. Маринину есть в чем сочувствовать. Досталось мужику по самое некуда!