Шапка Мономаха. Часть II

Новости из Москвы его не сильно потрясли, но озадачили. Русской аристократии не привыкать ни к казням прилюдным, ни к конфискациям. Времена Анны Иоанновны все еще свежи в памяти высшего сословия. Если бы не тотальное уничтожение дворянства, канцлер мог бы предположить, что самозванец перебесится, да и вспомнит о людях, коими не разбрасываются. Но крутенько заворачивал “маркиз де Пугачев”. Оправдывал с лихвой свою фамилию!

Шуточка императрицы про “маркиза”, высказанная в узком кругу, вдруг приобрела новый смысл. Чем больше поступало сведений из Москвы, тем тревожнее на душе. Кто этот тип? А вдруг и вправду иностранец? “Образован, мыслит не по лекалам”, – доносит разведка. Вон сколько инвенций пришло через восставших. И лампа, и пуля остроконечная, даже какие-то необычные лекарства нашли у погибших казаков – черный уголь от отравления, необычные жгуты для перевязки ран. Француз? В эту версию неплохо ложится дикое сообщение шпионов о жареной картошке…

Панин никак не мог решить для себя, подсказать или нет Екатерине Алексеевне идею использовать для призывов к народу, что “так называемый царь Петр III, нежданно оживший – никто иной, как французский дворянин”.

Он забрал у секретаря папку с бумагами и вошел в кабинет.

У заплаканной императрицы собралась обычная теперь компания доверенных лиц — генерал-прокурор князь Вяземский, глава тайной канцелярии Петр Иванович Панин, генерал-полицмейстер Петербурга Николай Иванович Чичерин и президент Военной коллегии Захар Григорьевич Чернышев. Необычным было только присутствие протоиерея Иоанна Панфилова. Вся честная компания, как выразился бы Фонвизин, имела между собой большое прение.

— Ваше величество, мои соболезнования! Такая потеря. Граф Орлов, был истинным рыцарем, который….

Начал было расшаркиваться канцлер, но Екатерина его прервала:

— Полно, Никита Иванович. Не до этикета ныне. Включайтесь в нашу ассамблею. Орлова уже оплакали, заупокойную я заказал.

Как быстро императрица списала бывшего любовника и отца своего сына!

— Потребно ускорить движение армии и поскорее выгнать Пугача из Первопрестольной, – тут же вклинился в общий разговор генерал-полицмейстер Петербурга, замордованный бедами столичного города. – Что там с армией, Захар Григорьевич? Когда уже она свое слово скажет?

Чернышов, кряхтя, поднялся и доложил:

— В последнем донесении графа Румянцева пишется, что обе южные армии уже добрались до магазинов в Киеве, Полтаве и Бахмуте. По его словам, одна-две недели на приведение войска в должный порядок – и он всей силой выступит на самозванца.

— Медленно, Захар Григорьевич! Очень медленно! – воскликнула Екатерина. – Как жаль, что Александр Васильевич Суворов пропал. Вот кто маэстро стремительности. Нет вестей о нем?

— Никак нет, государыня, – развел руками Чернышов. – Как сквозь землю провалился.

— Несчастье за несчастьем, – Екатерина стукнула веером о подлокотник кресла и посмотрела на канцлера. – Что со шведами будем делать? Каков Густав, а?! Притворялся рыцарем, а сам в спину ударил, мужеложец…

— На фоне наших несчастий, шведы – меньшее из зол. Возьмут пару крепостей и успокоятся. Я бы их сам отдал им за военную помощь, – позволил себе откровенность князь Вяземский.

— Никита Иванович, ты хотел какие-то предложения озвучить. Для того и собрались. Говори уж.

Панин открыл папку и, откашлявшись, начал зачитывать:

— По трезвому и взвешенному рассмотрению положения нашего мнится мне, что вернуть состояние общественное в допрежние кондиции видится невозможным. Предложения мои могут показаться вам алтерацией (2) невиданной и заставят вас ужаснуться или в уныние прийти. Напомню прежнее свое рассуждение: непоколебимое установление формы и порядка правления отнимает способ впредь к лучшему переменять и исправлять. И дабы не довести до погибели всю нашу возлюбленную державу, следует не токмо самозванца опередить, но и даже в чем-то его превзойти.

— Ты головой прохудился, Никита Иванович? – императрица вздернула вверх распухшее лицо. – Аглицкий парламент еще предложи!

— И его! Возобновим работу Уложенной комиссии, дабы двигаться, куда наметили. Вольностями дворянства сыты мы по горло! А про душу общества – про людей третьего чина – мы и позабыли! Разночинец, составляя одно общее с народом, производит коммерцию и счастие благородных, но отделен от дел государства. Благородные имеют, без сомнения, похвальные качества, но иногда недостает им случая производить оные в действо, а иной раз и вовсе в зверя дикого превращаются от вседозволенности. Напротив того, третий чин упражняется ежедневно в благоразумии, честности, изобильном вспомоществовании, точности, постоянстве, терпении и правосудии…

— Довольно! Секретарь твой Фонвизин твоими устами речет. Умное что скажи.

— Отменим крепость. Сами! Своим указом о вольности крестьянской.

После нескольких мгновений абсолютной тишины кабинет взорвался криками.

— Да в уме ли ты, братец! – вскочил младший Панин. – Это все твоего Фонвизина выдумки…

— Никита Иванович! – рычал Чернышов. – Это уже не в какие ворота не лезет…

— Может, и нам всем под этот “маркизов” карнифекс самим лечь? – прогудел Чичерин.

Панин немного не понял смысла последней фразы, но переспрашивать было некогда. Снова раздался стук веера о подлокотник, и голос императрицы призвал всех к спокойствию.

— Объяснись, Никита Иванович. Как себе сие представляешь?

Панин облегченно выдохнул. Самое худшее не случилось. Кажется.

— Разумеется, я не сторонник методы самозванца. Образцом я почитаю реформы, что провел король Фридрих в Восточной Пруссии. Там крестьянам предоставили личную свободу и право выкупить земли или за деньги, или путем переуступки части пашни. Впрямую этот опыт нам не подходит из-за общинного устройства крестьянского хозяйства, но как основу его нужно рассматривать.

Панин обвел взглядом собравшихся. Все напряженно на него смотрели. Не мигая.

— Пугачев выпустил джинна из бутылки. И загнать его обратно не можем ни мы, ни он сам. Даже если Румянцев победит самозванца, это не остановит бунта. Казним этого самозванца, тут же появится новый фальшивый Петр Третий. Надо менять законы. И камень преткновения – вопрос о крепостничестве.

— Идиот!

Тихий и спокойный тон краткой реплики Екатерины заставил Панина помертветь. Последующее ему запомнилось плохо, но кое-что в памяти осталось.

— Я первая помещица на Руси. По миру меня пустить хочешь? … Хватит помещикам штаны в Петербурге просиживать. Немедля собрать дворянское ополчение и двинуть его на Москву… Никаких уступок! Виселицы, виселицы, виселицы!!!... Нам потребен новый канцлер… Куда отправился без разрешения, Никитка? Что делать, коль не выйдет у Румянцева?

Ссутулившийся граф, двинувшись было к выходу, повернулся и ответил с полупоклоном:

— Бежать! Не через Смоленск. Смоленск-то – тю-тю. Так что только через Ригу в Варшаву. А оттуда дальше бороться за престол, богом и гвардией вам врученный.