Шапка Мономаха. Часть II

— Рубль продолжаем чеканить, – отрезал я. – Медали переделать!

Мастера переглянулись.

— Ждем ваших указаний, ваше величество!

Ну хоть здесь “баженовых” нет. И то хлеб.

— Сперва по московской. Какое здание или строение вам сразу приходит на ум, когда вы слышите имя “Москва”?

— Кремль! – не задумываясь ответили мастера.

— А точнее?

— Иван Великий? Казанский собор? Спасская башня? – тут же начали хором перечислять Иванов, Юдин и Афанасьев.

— Спасская башня – в точку! Принимается. А по Смоленску?

Тишина.

— Царь-батюшка, мы там и не были ни разу.

Я что ли, был?

— Успенский собор? – вдруг подсказал мне сопровождавший меня Савельев. – Не древность, но приметный.

— Тебе, Карп Силыч, виднее. Это же ты у нас Смоленск брал. Кстати, господа мастера, что у вас с Георгиевскими крестами? Мне офицеров награждать.

Афанасьев внезапно преобразился.

— По статуту, – пояснил он твердым голосом и даже с некоторым вызовом, – награды сией достойны те, кто сверх присяги, чести и долга ознаменовал себя особенным отличием на пользу и славу Русского оружия – как то, взял в плен вражьего главнокомандующего, знамя захватил или еще какой редкий подвиг совершил.

— Так я не собираюсь награждать тех, кто мне тапочки подносит, – усмехнулся я по-доброму.

— Георгиевские кресты и четырехконечные золотые звезды изготавливаются в Петербурхе, – развел руками минцмейстер.

— Что-то нужно придумать. Что-то попроще, но красивое. Крест золотой, а в центре икона Казанской божьей матери – такое сможете? И чтоб лента шёлковая с тремя черными и двумя желтыми полосами?

— Попробуем, – промямлил Афанасьев неуверенно. – Иванов с позолоченной бронзой уже работал.

— У меня есть готовый эскиз золотой медали “За службу и храбрость”. Вот только портрет… Матушка… – Тимоха замолчал, запутавшись в словах.

— Никаких портретов! – отрезал я жестко. – Только скрещенные серп и молот в обрамлении надписи “За храбрость”. “За службу” ни к чему! На реверсе – имперский орел!

До сих пор я награждал только “самодельными” “красными знаменами”. Из тех, что еще делал ювелир Авдей в Казани. Пришло время усложнить дизайн. Эклектика – наше все. Пусть будет и серп с молотом, и имперский орел. Какое-то геральдическое животное все одно нужно, глупо отказываться от того, что уже себя зарекомендовало.

— Будет исполнено! – поклонился минцмейстер. – Пользуясь случаем, разрешите уточнить, – я поощрительно кивнул. – Про рубль.

— Что – рубль?

— На реверсе – орел. Под его лапами – мое личное клеймо. Вот!

Он протянул мне монету. Под лапами слева и справа от хвоста действительно были помещены мелкие буквы “С” и “А”.

— Да ты тщеславен, мастер! – хохотнул я.

— Порядок такой, – заторопился Афанасьев с разъяснениями. – Чтоб сразу было видно, что монета из Москвы…

— Пусть остается! – махнул я рукой. – Но с медалями и крестами поторопитесь. У меня войско вон, без наград. Опять же Савельев…

— Царь-батюшка! – преданно зачистил Карп Силыч. – Не за медали воюем, за правду! Сам так учил! Да и чином меня ты пожаловал.

— Все, все! Успокойся! Все посмотрели, пора и честь знать! Всем мастерам – по червонцу премии. Распорядись, Афанасьев!

Покинув беспрестанно кланявшихся мастеров, вышли во двор. Оседлали коней. Тронулись.

Солнце светило нам в глаза. Проезжавшие под аркой всадники, выныривая из полумрака на залитую ярким светом Красную площадь, невольно жмурили глаза. Строй нарушался. Кто-то выдавался вперед, кто-то, наоборот, отставал. Именно это обстоятельство сыграло с охраной злую шутку. Она растянулась, оставив меня беззащитным с одной стороны в момент моего выезда из арки.

Когда я, прикрывая глаза ладонью козырьком, выдвинулся на площадь, ко мне метнулась фигура, сразу приникшая к моей ноге. Телохранители-ближники ахнули, ничего не успев сделать. В руках у них замелькали пистолеты.

Их тихие возгласы прервал истошный крик:

— Петруша!

(рубль Петра III 1762 г. На них еще нет клейма мастера Афанасьева "С" и "А". Они появятся на рублях Екатерины II)

Глава 11

— Петруша! – повторил звонкий женский голос, мало подходивший колобку в юбке, обнимавшему меня за ногу и прижимавшемуся к ней мягкой грудью.

— Кто ты, женщина? – удивленно спросил я, кое-как справившись с ошеломлением и махнув рукой охране, чтобы не волновалась.

Коробицын меня не послушал. Спрыгнул с коня и подбежал. Принялся теснить невысокую кргулощекую дамочку в нарядном дворянском платье, но не тут-то было. Она вцепилась в мой сапог с такой силой, что оторвать ее можно было разве что вместе с обувкой.

— Петруша! Это же я! Романовна! Лизка!

Ничего не понятно. Кто эта страшила? Широкое лицо оливкового цвета, все в рубцах от оспы. Какая еще Романовна?

— Мадам! Излагайте четко и ясно: чему обязан?

“Колобок” быстро затараторила на французском языке. Я повторил свой вопрос по-немецки.

— Ваше Величество изволит не узнавать свою бывшую фаворитку? – дамочка тут же перешла на язык Гёте. – Конечно, время безжалостно… Ты не узнал…

Вот так встреча! Выходит, это аристократка – знаменитая Елизавета Воронцова, любовь всей “моей” прошлой жизни. Странная душевная привязанность Петра III к неуклюжей, “широкорожей”, отчасти вульгарной, но очень доброй девушке. Ленивой настолько, что не смогла воспользоваться своим выдающимся положением и спровадить императрицу в монастырь, как собирался сделать ее венценосный любовник, чтобы на ней жениться.

— Сапог отпусти.

— Что?

— Сапог, говорю, оставь в покое.

— Ты уедешь!

— Дай мне с коня слезть.

“Лизка” отпустила сапог. Коробицын тут же ее бесцеремонно оттолкнул и придержал рукой мое стремя. Я спрыгнул на брусчатку.

— Пойдем! – махнул ей рукой, приглашая вместе вернуться в комплекс Монетного двора. Наверняка, там найдется для меня кабинетик для приватного разговора.

Афанасьев не подвел и устроил все в лучшем виде. Проводил нас в небольшое помещение, опрятное, с аккуратно разложенными планшетами с эскизами и ровными стопочками с делопроизводственной документацией. Видимо, личный кабинет минцмейстера.

— Ваше Величество, Елизавета Романовна, чайку не желаете?

Ого, а Воронова-то личность известная. Интересно, благодаря чему? Может, Петр Федорович с ней вместе заезжал на монеты полюбоваться? Или в Питер мастера вызывал, где на приеме Лизка “блистала”? В любом случае, уверен, что теперь по Москве, большой деревне, загуляют слухи: Государь встречался приватно со своей бывшей фавориткой. То мне на руку. Меньше будут болтать про мое самозванство.

— Можно и чайку.

— Сей момент распоряжусь.