Шайтан Иван 5

— Андрей, а где Муравин?

— Поначалу ходил, улыбался и хорохорился. Сейчас доползает до лежака, валится и молчит до утра. Утро Миши начинается с подъёма Кости, — усмехнулся Андрей.

— Вы аккуратней с парнем, поломаете его, потом не соберёшь.

— Командир, мы с пониманием и осторожностью.

— Проверили его на профпригодность? — на автомате произнёс я.

— На чём проверили? — не понял Андрей.

— Профессиональная пригодность на командирскую должность, в будущем, — пояснил я. — Андрей, ну ты то должен понимать такие простые вещи. — Наехал я на него, заранее гася ненужные вопросы.

— Физически развит слабо, но это поправимо. Миша его правильно нагружает упражнениями. Фехтование, так себе, на троечку, зато стреляет просто отлично. Любитель с детства пострелять. Не охотник. Хороший парень, только воспитатели хреновые.

— Андрей, ну что за словечки. Вы все-таки казачья аристократия. Ты навел порядок в канцелярии?

— Так точно, господин полковник! Канцелярские крысы взбодрены, воодушевлены, бумаги в порядке.

— Что с драгунами?

— А что с ними будет? Приступили к тренировкам. Парни крепкие, с опытом. Инструктора хвалят. Будет с них толк. Единственно, трудности с ножовым боем. Прежде никто не знал и не применял его на службе.

— Вот что, Андрей, поедешь с инспекцией по формируемым сотням. В случае необходимости поможешь. Отвезёшь денежное довольствие. Время выезда решай сам, возьми бойцов в охранение, не меньше десятка.

— Слушаюсь, господин полковник.

Я возобновил ежедневные тренировки: утренние пробежки, фехтование, стрельба. Савва, Аслан, Паша тренировались всё свободное время. Поэтому прежние мои легкие победы остались в прошлом. Если по одному я как-то справлялся, то против двоих уже чаще проигрывал поединки. Малышев со своими офицерами присоединился к нам. Миша сообщил, что Муравин, скорее всего, не выдержит темпа тренировок.

— Командир, что делать, сдаёт Муравин? — спросил как-то Миша после совещания.

— Чуть ослабь нагрузки. Как в остальном ведёт себя сиятельство?

— На остальное у него нет сил, — грустно усмехнулся Миша.

— Чего грустишь, себя вспомнил? — спросил я.

— Есть такое. Наверное, я тоже выглядел так же жалко?

— Нет, конечно, Михаил. Ты ж у нас гусар. Поддержи парня.

— Пётр Алексеевич, а что за песня, которую напевает Саня? Сказал, что вы сочинили.

— Да, так, накатило, — смутился я.

Как-то сидя вечером в штабе, я задумался и стал тихо напевать песню: «Эх, дороги, пыль да туман. Холода, тревоги да степной бурьян.» Саня моментально вцепился в меня и не успокоился, пока не вытряс все слова. Потом сидел и подбирал мелодию на гармонике. Естественно, присоединился Андрей и Савва. После нескольких тренировочных заходов исполнили её в приемлемом варианте. Она всем понравилась. Ну ещё бы, хит на века.

— А давай, Миша, сегодня у меня вечером собираемся. Почаёвничаем вместе, а то всё дела и дела. От работы даже кони дохнут. Надо отдыхать иногда. Муравина прихвати, а то закис парень.

Вечер удался на славу. К нам постепенно подтянулись офицеры Малышева. Муравин с интересом наблюдал за нашими посиделками. Аслан приготовил вкусный шашлык; молодое вино, чихирь. Исполнили весь наш репертуар и опробовали новую песню. Она особенно понравилась и запала в душу офицерам.

— Эх, Пётр Алексеевич. Мне никогда не сподобиться такое сочинить. Не могу понять: слова простые, мелодия простая, а вместе — настолько душевно, что слеза накатывает и сердце щемит, — Миша сидел огорчённый. Каждый раз, когда я видел огорчённого поэта, мне становилось особенно стыдно за свой плагиат.

Михаил с Муравиным пришли к казарме своей сотни и сели на скамейку у пристройки, в которой они жили.

— Михаил Юрьевич, а почему вы решили уйти из гвардии и приехали на Кавказ, чтобы поступить на службу в батальон? Вы служили в гусарском полку, известный поэт, высший свет вас признавал? Кавказ — это как ссылка для проштрафившихся.

— Знаешь, Константин, давай на «ты» и без лишних церемоний. Когда официально и на службе — другое дело. А то, когда ты выкаешь и по имени отчеству, как-то не по себе становится. Если командир злится, то сразу переходит на «вы» и обзывает по имени отчеству с такой ехидцей, что начинаешь волноваться. Можешь на «ты», когда мы одни. Не против?

— Нет, Миша, можешь меня называть Костя.

— Ты не смущайся, Костя, видел бы меня в первую неделю пребывания в сотне. Ты ещё молодцом держишься, а я раскис совсем. Думал: плюну на всё и уеду обратно, буду жить в поместье и в ус не дуть.

— Так почему не уехал? — заинтересовался Муравин.

— Каждое утро видел усмехающиеся лица командира и князя, и такая меня злость взяла. Думаю: хрен вам, сдохну, но не сдамся и не уйду. Только если меня вынесут отсюда. А потом потихоньку втянулся. Дальше легче стало. Стычки с горцами бодрят. Ну и оборона Армянской области. Бились с турками, башибузуками. Зверьё, а не люди. Насмотрелся, Костя, врагу не пожелаешь. Трудно выразить словами, что я чувствую, живя и служа тут, на Кавказе. Только здесь я почувствовал, что такое настоящая жизнь. А прежнее — это как новогодняя мишура. Шуршит, блестит, дунешь, а там пыль и пустота. Ни серебра, ни золота, мираж, сплошной обман. Понимать, что ты что-то значишь. Что ты на своем месте и дело, которым ты занимаешься, приносит пользу. Дорого стоит. Для меня это очень важно. Когда ты смотришь в глаза смерти, когда на тебя несётся лава озверевших всадников сплошной стеной, вот тогда ты по-настоящему понимаешь цену жизни. Тогда ты осознаёшь, что такое настоящее боевое братство. Я немного сумбурно излагаю. Ты сам всё поймешь, Костя, если, конечно, у тебя духа хватит. Если в тебе есть стержень настоящего бойца. А теперь пошли спать, службу никто не отменял. Держись, Костя, я поручился командиру, что ты станешь хорошим пластуном. К тому же есть возможность стать хорунжим — это подпоручик по табели о рангах, а ты, помнится, разжалован в рядовые. Так что есть резон потрудиться. Ничего, мы ещё сделаем из тебя героя, чего-нибудь, — улыбнулся Миша, хлопая по плечу Костю.

Михаил прошёлся вдоль казарм. Ночь вступила в свои права. Яркие звёзды и луна освещали пространство. Часовые исправно несли службу, как и караульный на вышке. База погрузилась в сон.

Глава 19

Княжна Констанция Борисовна Оболенская сладко потянулась в шелках и кружевах, откладывая момент подъема. Ленивая мысль кружила: вставать или еще понежиться в теплой постели? Вчерашний бал у Шереметьевых, хоть и скромный по столичным меркам, удался на славу. Веселье было непринужденным, а гости, не кто попало, а искренние друзья дома, что создавало особую, теплую атмосферу. И без всякого сомнения, Констанция стала магнитом для взглядов молодых мужчин.

Вдовствующая княгиня в девятнадцать лет. Ее муж, князь Оболенский, трагически погиб на охоте. Нелепый удар судьбы: оступился конь, падение, сломанная шея. Не пробыв супругой и двух лет, Констанция облачилась в траур. Она стала хозяйкой небольшого подмосковного имения, но это было лишь формальностью. Истинный ее статус определялся кровью. Констанция была внебрачной, но признанной дочерью князя Бориса Николаевича Юсупова, чей род сиял в первых рядах богатейших династий Империи. Она и ее брат Константин были не просто признаны отцом, князь души не чаял в детях, осыпая их щедротами и открыто демонстрируя свою привязанность при дворе и в свете.

Блестящей красавицей Констанцию назвать было нельзя. Невысокая, хрупкая, она обладала чем-то неуловимо пленительным. Изяществом движений, теплым светом в глазах, редкой, обволакивающей женственностью. Ее обаяние было оружием, против которого мало кто мог устоять. Даже Зинаида Ивановна Нарышкина, вторая жена князя Юсупова, вопреки всем ожиданиям, искренне привязалась к очаровательной падчерице.

Констанция жила с братом в роскошном особняке, купленном отцом для Константина. Эта безмятежная жизнь рухнула в одночасье с неожиданным арестом брата. Константина обвиняли в участии в кружке «молодых Патриотов России» под сомнительным патронажем английского посла и что было страшнее всего, в причастности к покушению на цесаревича. Отец и Констанция оказались раздавлены этим ударом. Узнав, что сыну грозит каторга, лишение чинов, дворянства и всего состояния, князь Юсупов, привыкший повелевать, впал в лихорадочную активность. Он метался по столице, унижался в просьбах, использовал все связи, все свое немыслимое влияние… Но два дня отчаянных усилий принесли лишь горькие отказы и ледяное равнодушие. Система, которую он знал и в которой умел действовать, вдруг стала непробиваемой стеной. Великосветское общество, всегда относившееся к князю с завистью и недоброжелательством из-за его несметного богатства, независимого нрава и поступков, которые не понимали и не принимали, отвернулось. Не найдя ни поддержки, ни сочувствия, князь потерял последнюю надежду спасти сына. Отчаявшись, он вдруг вспомнил об услышанном разговоре о назначении графа Васильева начальником восточного отделения иностранной коллегии. Кругом только и говорили о зяте графа, казачьем полковнике Иванове, который спас цесаревича во время покушения. Во время своей службы в иностранной коллегии князь не раз встречался и даже работал некоторое время в Турции под руководством Дмитрия Борисовича. Борис Николаевич вызвал дочь и, дождавшись ее, поделился с ней своей последней надеждой на графа Васильева.