Шайтан Иван 5

Несмотря на горы трупов, горцам удалось врезаться в нашу первую шеренгу. Натиск был чудовищный! Вторая сотня дрогнула, стала прогибаться внутрь.

— Ко мне! — выхватываю шпагу и пистолет, бросаюсь к разрыву. Паша пытается опередить, но я первый. Савва слева, Аслан справа, сзади тени бойцов.

Успели! Трое горцев, с победным воплем прорвавшие строй, замерли, сраженные нашими ударами. Я врываюсь в самую гущу. Время замедляется. Звуки приглушаются, остается только визг стали и бешеный стук сердца в висках. Колю. Секу. Уворачиваюсь от слепящих взмахов шашек. Двигаюсь вперед, неуклонно, шаг за шагом. Пространство вокруг меня расчищается трупами. Искаженные лица, крики, панический ужас в глазах встречного, уже трупа. Вдруг, что-то изменилось. Давление спало. Противник не бежит, но пятится. Несколько фигур бросаются на меня разом. Колю центрального в горло. Секущим ударом отрубаю руку с шашкой справа. Клинком кинжала парирую удар слева, сливая его вниз. Короткий подскок и удар ногой в грудь ближайшему, со всей дурью. Хруст! Влажный, противный. Пустота.

— Камандыр! Камандыр! — голос Аслана, резкий, с сильным акцентом, пробивается сквозь звон в ушах. — Хватит! Астанавись! Нет больше враг!

Медленно, как сквозь туман, возвращаюсь. Аслан, в трех шагах справа, Паша слева. Оба смотрят на меня пристально, настороженно, будто на зверя. В глазах, смесь тревоги и уважения. Я весь в крови, липкой, чужой. Дрожь в руках. Слабость накатывает волной.

— Ты как, командир? — голос Паши глуховат.

Киваю. Голос хриплый. Во рту сухо, как в пустыне

— Да… Всё… нормально. Докладывай обстановку. Аслан, дай воды глотнуть.

Ещё раз убедившись, что я пришёл в себя. Савва и Паша подошли ближе.

— Отбились. Добивают, кто сопротивляется. Казаки и Хайбула с Терцами конных гоняют. Эркен с Костей четверых пленных взяли, так двое не похожи на горцев, орут не по нашему. Ругаются по всему видать.

— Потери? — спросил я устало приседая под навесом фургона.

— Так не ясно пока, командир. Вона раненых к дохтору собирают. Убитые есть, сколько не ведаю. — Вздохнул Савва. — Сотника Лермонта ранило сильно, по голове рубанули.

— Жив? — заволновался я.

— Не ведаю, командир. — ответил Савва.

— Пошли, смотреть раненых будем.

Пересилив себя, пошёл к фургону доктора.

Раненых из двух сотен собралось изрядное количество. Не меньше четырёх десятков. Молча включился в работу. Начал с Миши, который лежал без сознания с лицом залитым кровью. Рядом сидел Костя и плакал. Увидев меня он поднялся.

— Чего ревёшь, как на похоронах.

— Он прикрыл меня собой, командир, отбивался от двоих, одного убил, а второй, Михаила по голове. Я застрелил его, но опоздал. Потом другой налетел, потом ещё.

Костя плакал, как мальчишка, размазывая слезы по грязному лицу, коротко всхлипывая.

— А ну кончай сырость разводить, помоги лучше. Держи голову вот так.

Пытаясь взять голову Миши, Костя тихо охнул и поморщился.

— Ты чего? Ранен? — спросил я его.

— Не сильно, давайте сначала Мише поможем, а меня уж потом.

— Ладно, сиди в стороне не мешай. Паша держи голову.

Смыл кровь, рана резаная, наискось, справа на лево, немного задевая лоб. Ну и конечно сотрясение головы. Кость не повреждена. Голова встретилась с клинком в начале нанесения удара. Сила не та. Когда стал накладывать швы Миша пришёл в себя и замычал от боли.

— Не дёргайся, швы будут кривые и не красивые, Лейла точно разочаруется.

— Сильно меня, командир? — спросил Миша, слабым голосом. — Дурно мне что-то, мутит.

— Костантин, показывай рану.

Ранение оказалось не серьёзное. Касательное ранение грудной клетки. Рану обработал, будет синяк и болезненность в течении месяца. Дальше следующий, и ещё и ещё… Трое тяжело раненых. Один скончался у доктора на столе. Возились до поздней ночи. Привезли раненых с третьей сотни, и казаков, и наших бойцов. У Хайбулы убито семнадцать, одиннадцать ранено, разной степени тяжести, но все выживут. Мы с доктором трудились не покладая рук. В один из кратких перерывов я присел и отключился. Паша с Асланом запретили меня будить. Уложили на бурку и по очереди охраняли мой сон.

Глава 35

Проснулся я уже под полуденным солнцем. Весь, как деревянный, скованность во всех мышцах. Каждое движение отдавалось тупой болью, эхо вчерашнего буйства. Голова гудела, будто налита расплавленным чугуном. С трудом поднялся, костяшки пальцев побелели от усилия, когда оперся о фургон. Доплелся до Черныша, с горем пополам влез в седло. Конь фыркнул, почуяв хозяина. Доехал до ручья. Скинул пропитанную потом, пылью и запекшейся кровью рубаху. И целый час мылся в холодной, живой воде, ожесточенно тер кожу пучком травы, смывая с себя вчерашний ад. С каждым ледяным всплеском туман в голове рассеивался. Мысли прояснялись. Вода уносила не только грязь, но и часть тяжести, оставляя лишь четкую, холодную ясность и осознание цены победы.

Переодевшись в чистое, но все еще чувствуя каждую мышцу, сел на Черныша и поехал осматривать поле вчерашнего сражения. Картина предстала мрачная, но деловая. Все, относительно целые и здоровые бойцы, казаки, даже люди Хайбулы, деятельно трудились под уже высоким солнцем. Они растаскивали жуткие завалы из переплетенных тел людей и лошадей, аккуратно раскладывая своих и чужих по отдельности. Воздух гудел от окриков охрипших старшин и десятников, носившихся по полю. Они подгоняли людей, отчитывали за нерасторопность и периодически срывали зло друг на друге в коротких, гневных перепалках.

Мои бойцы работали с холодной, отработанной эффективностью. В организации сбора трофеев им не было равных, слаженно, как части единого конвейера. Поглядев на их работу, я с каким-то горьким удовлетворением повернул коня обратно в лагерь. Под навесом фуры собрал совещание. Командиры всех подразделений были на месте, живые, хотя многие перевязаны, с синяками и ссадинами. Несмотря на боль и усталость, глаза у всех горели, счастье и облегчение от одержанной победы. Главное, они выжили в этой адской мясорубке.

Выслушав их доклады, кусок за куском, я смог сложить полную картину сражения. Султан разделил силы на два кулака. Первый, главный, семьсот всадников и тысяча пеших, обрушился на нас. Второй, поменьше, двести конных и триста пеших, двинулся вправо, вдоль нашей линии. Оттуда же выделился отряд, сто всадников и сто пеших, который сразу атаковал позиции в сторону Моздока.

Но расчеты Султана дали трещину. Сотня Веселова, которую вовремя усилили две сотни Терского казачьего полка, не просто устояла под ударом, но и сама перешла в контратаку. Их удар во фланг наступавшим на нас силам стал спасительной соломинкой, заметно ослабив давление. Андрей со своими двумя сотнями буквально смял горский отряд в двести человек и стремительным маршем двинулся к нам на выручку. А решающий удар нанесла кавалерия. Тверские драгуны вместе с двумя казачьими сотнями неожиданно врезались в тыл основному войску Султана. Это и стало началом конца.

Итог был катастрофическим для непримиримых. По предварительным подсчетам, они потеряли убитыми и ранеными около восьмисот всадников и тысячу пехотинцев (цифры для доклада начальству. В реальности четыреста семьдесят пять конных и пятьсот тридцать два пеших) Весь обоз достался нам. Разгром тотальный. Удар по Абдулах-амину был сокрушительным, и по его живой силе, и, что, возможно, важнее, по непререкаемому доселе авторитету. Весть о разгроме его «непобедимого» войска уже неслась по ущельям и аулам, селениям Кавказа быстрее вестника на коне.