Шедевр
Шрифт:
Я сажусь за стол, за которым тогда – как будто лет сто назад! – пыталась писать книгу, заранее обреченную на провал. Он, да и вообще вся комната выглядит так, словно здесь еще недавно кто-то был. И несмотря на то, что, за исключением меня, тут никого не было уже очень долгое время, помещение не выглядит заброшенным. Даже бренди разлит по бокалам. Как будто сидевшая здесь компания солидных людей вышла на несколько минут и вот-вот вернется.
Не совсем понимая, что я делаю, беру один из бокалов и буквально опрокидываю в себя. Напиток оказывается довольно крепким и резким на вкус, так что я, как человек, до этого не пивший ничего крепче компота, позорно закашливаюсь. Боже, какая гадость!
Надо думать, Оскар уже сам не рад, что посоветовал мне пойти и поиграть на рояле. Нет, если бы я не зашла в проклятое казино, ничего бы не случилось. Кто ж знал, что от трех бокалов бренди меня так развезет… Понятия не имею, чем я руководствовалась, когда решила выпить оставшиеся два бокала, учитывая, что вкус первого был для меня далек от совершенства, но точно не здравым смыслом. Так что сейчас я издеваюсь над несчастным роялем, скрипкой, трубой и саксофоном, которые нашлись в музыкальной. И если меня издаваемые несчастными инструментами звуки откровенно веселят, и я хохочу, как укуренная, то Оскар от этого концерта явно не восторге, но пока не сказал ни слова.
В финале мне вспоминаются какие-то дурацкие диснеевские мультики, и я пробую, как мультяшка, руками играть на одном инструменте, а ногами, скажем, на рояле. Какофония в результате получается знатная, звучит, как какая-то мелодия из преисподней. Даже проскальзывает мысль, что “как живые” шедевры Оскара вполне могут проснуться от подобного, но обходится. Да это и не требуется. У меня богатое воображение, с ним никаких наркотиков не надо. А если подкрепить его алкоголем, результат выходит тот еще.
– В следующий раз, Эмеральда, я, пожалуй, провожу тебя сам, – наконец произносит Оскар, когда мой пыл сходит на нет, я устаю мучить инструменты и начинаю засыпать прямо там, растянувшись на ковре. Мои губы сами собой растягиваются в улыбке от его слов.
***
Самовнушение – великая вещь. До этого я и не задумывалась, как легко настроить или даже запрограммировать себя на что-то. Надо только захотеть. Что я и сделала, поэтому моя вынужденная слепота при общении с Оскаром стала настолько привычной, что я даже перестала о ней задумываться. Мои глаза сами закрываются, когда он со мной в одном помещении. А если они все же открыты, я смотрю куда угодно, только не на него. Мне это ничуть не мешает. Я уже научилась ориентировать вслепую. Наверное, я все же слишком много времени провела в этом доме…
Даже мое любопытство давно пошло на попятную. Если он не хочет, чтобы я видела его лицо, пусть так и будет, я это точно переживу. Еще ни один человек не умер от любопытства, и вряд ли я стану первой.
Черт… Ну вот почему?.. Почему, стоит только что-то для себя твердо решить, и я тут же поступаю иначе? Очередное доказательство того, что лучше ничего вообще не решать. А сожалеть о произошедшем вследствие нарушения решения еще глупее.
– Откуда у тебя шрам?
Означенный след от травмы, явно от ожога, идущий от правой части шеи до груди, выглядит просто ужасно. Даже боюсь представить, что могло его оставить. Вообще, у Оскара оказалось предостаточно шрамов, словно его в детстве регулярно избивали, хотя сам он это отрицает, списывая все на опасные хобби.
– Неудачный эксперимент с серной кислотой, – отвечает он.
Да уж, и правда неудачный. Ожог, судя по всему, был весьма серьезным, впрочем, у меня не так много опыта, чтобы определять серьезность травм на ощупь.
Я не знаю, как так вышло, что мы оказались здесь, в моей спальне. Это произошло само по себе, и ни у кого из нас не было ни сил, ни желания останавливать это безумие. А я уже успела начисто забыть, каково это,
полностью отдаться чувствам, перестать рационально смотреть на мир и поступать так, как хочется. Поэтому я позволила Оскару делать все, что ему угодно, не думая о последствиях, полностью окунувшись в здесь и сейчас. И послав к черту все сомнения, беззастенчиво наслаждалась прикосновениями его рук, скользивших по разгоряченной коже, его губ, ласкавших мою грудь, и голова шла кругом от удовольствия и ощущения его близости. И сама я, словно обезумев, прижимала его к себе, сторицей возвращая каждый поцелуй, каждое прикосновение. А потом он вновь перенимал инициативу, и все начиналось сначала.А сейчас я могу только горько усмехаться и уже в который раз понимать, что грош цена моим решениям. Говорила же себе, что до такого не дойдет, что не перейду черту. Какой бред…
Нет, я не жалуюсь, просто эйфория отступает, а вместо нее приходит мой обычный рационализм, безжалостно отмечающий, что сейчас расставаться будет гораздо, гораздо больнее.
Но это того стоило.
– Знаешь, Оскар, – слова сами срываются с губ, – ты лучшее, что было у меня в жизни.
Никакого пафоса и ненужного сентиментализма или торжественности. Только правда.
– Я знаю.
Никакого самодовольства или превосходства. Только констатация факта.
– Я уеду, – шепотом говорю я. – Я уеду отсюда. Вернусь домой, и тебя никто не побеспокоит. Никто не будет искать меня.
– Ты не уедешь, – отвечает Оскар. – Сама ведь просила тебя не отпускать.
***
Утром я резко вскакиваю на кровати, и все мое тело сковывает немой ужас. Нет, мне не приснился кошмар. Кошмар перешел в реальность, и с улицы доносится сирена. Я всегда ненавидела этот звук, даже когда работала в полиции, а сейчас ненавижу еще больше. И сердце колет из-за того, что моя самая главная надежда только что накрылась весьма неприличным словом.
Не помня себя, я за считанные секунду облачаюсь в разбросанные по комнате вещи и буквально подлетаю к окну. Только чтобы убедиться, что все еще хуже, чем я думала. Кажется, сюда решили согнать всех полицейских страны! У меня в глазах рябить начинает от красно-синих проблесковых маячков, а треклятая сиренная какофония звучит, как похоронный марш.
– Оскар, полиция! – меня охватывает самая настоящая паника. Как ни крути, за всеми этими разговорами о неизбежности конца нашей и без того затянувшейся игры мы так ни разу всерьез и не говорили о том, что будем делать, когда сюда действительно наведаются люди в форме.
– Разве это повод для беспокойства, Эмеральда? – доносится из динамика его спокойный голос.
– Только не говори мне, что ты собрался сдаться им. – Я ушам своим отказываюсь верить. Кто угодно, только не Оскар! Он не примет поражение! Ни в каком виде! Уж такие-то вещи я умею видеть и чувствовать.
– Нет, – все так же безмятежно отвечает он. – По крайней мере, не так, как ты думаешь.
А-а-а, я отказываюсь понимать, как он может оставаться таким невозмутимым в подобной ситуации! Сама я в шаге от того, чтобы начать в панике метаться по дому, не зная, что предпринять.
– А как тогда? – уточняю я. Беседа здорово помогает мне оставаться в своем уме и держать внезапно пробудившиеся эмоции под каким-никаким, а все же контролем. – И где ты вообще? Тебе надо как можно скорее сматываться отсюда!
– Где я? Интересный вопрос, – по голосу слышу, как Оскар улыбается. – Найди меня и сразу все поймешь.
– По-твоему, сейчас подходящее время для игры в прятки?! – моему возмущению его легкомыслием нет предела.
– Всяко лучше, чем смиренно ждать, пока за тобой придут твои спасители, – и столько иронии в его голосе, словно ситуация его забавляет неописуемо.