Шедевры юмора. 100 лучших юмористических историй
Шрифт:
— Ты забыл ещё один город, — напомнил Брама, — Одесса, — она лежит на прекрасном берегу Чёрного моря.
— Кто населяет этот город?
— Люди разных племён.
— Так пусть же женщины этого города совмещают в себе качества женщин различных стран. Я устал творить. Возьмём по достоинству от каждой женщины и создадим одесситку.
И он создал её, изящную как польку, стройную как еврейка, немного полную как венка, чуть-чуть сентиментальную как немка, с глазами, много обещающими, как венгерка, легкомысленную и изменчивую как парижанка.
Так была создана женщина — эта шутка богов.
Обыватель
Сегодня
Чтобы не возбуждать подозрения у полиции, — вечера теперь устраиваются днём.
Говорили?.. О чём теперь говорят?
Об оккультизме, о магии, о переселении душ, о тайнах загробного мира.
Никогда не было такого интереса к загробному миру.
Иван Иванович Фунтиков, оказывается, теософ.
Скажите!
Всю жизнь свою был винтёром. В 1905 году в декабре был республиканцем. Теперь он теософ.
Дивны дела Твои, Господи!
Меня больше всего заинтересовало переселение душ.
Действительно, жить один раз… Обидно!
К чему же весь опыт жизни? Всё?
Живёшь, живёшь, — и вдруг умираешь.
Глупо даже!
Пусть жизнь — бессмысленная смена материи. Но смерть — это оскорбление жизни.
Как бы человек ни жил, — но пожить ещё раз всякому хочется.
Если бы человека перед смертью спрашивали:
— Хочешь ещё раз пожить?
Всякий бы говорил:
— Хочу!
И пять раз, и десять, и сто. Хоть тысячу раз! Никогда не надоест.
На утреннем вечере у Фунтиковых был один литератор, который говорил, что никак не может в Риме пройти мимо Тарпейской скалы.
Он «помнит», как его с неё сбросили.
Я тоже жил несколько раз.
Я жил и буду жить всегда. Смерти нет!
Есть только перемена формы.
Я отлично помню!
В первый раз, я помню, я жил в Риме… Оттого-то мне в гимназии и давался легко латинский язык!
Другие, бывало, бьются над исключениями. А мне ничего. Своё, родное!
Меня звали Марцеллом. Я жил, помню, около Яникульского холма. Немножко далеко от форума, но зато тихо, спокойно.
Посмотреть на триумф Цезаря я, однако, отправился.
Посмотрим, посмотрим, что такое за Цезарь?
Ничего особенного.
Маленький, головастый.
Зато торжество! Торжество!
Боги бессмертные!
Подумаешь, отечество спас!
Какая-то галльская война! Неизвестно где! Неизвестно зачем!
С какими-то варварами! Дикарями!
Имел разговор с Вителлием. Мы пошли вместе.
— Награбил, я думаю, там, в Галлии-то?!
— Да, уж не без этого!
Легионы! Значки! Золотой венок! За колесницей вели пленных в цепях, военачальников с ярмом на шее, как волов.
Военачальники! Купил, небось, где-нибудь на базаре рабов. Нарядили военачальниками и водят!
— Ну! — Вителлий говорит, — какие же рабы! Посмотри, какие взгляды исподлобья. Страдают! Гордые и полные ненависти!
Я считал Вителлия умнее.
— Да если рабу пятьсот хороших палок закатить, — будет он на тебя с ненавистью смотреть! Застрадаешь! Как бить! Можно так исполосовать, — какие угодно взгляды, такие и будет делать! Взлупил хорошенько: «Смотри гордо! А то ещё получишь!» С такой гордостью смотреть будет, — одна прелесть. Спина-то своя!
Вителлий очень прост. Но меня-то
этими штуками не так скоро подденешь!— Галлия! Далеко Галлия! Здесь-то можно рассказывать, что угодно. «Такие победы одержал, такие!» Мы в Галлии не были. Проверить не можем!
— Положим… — Вителлий говорит, — но всё-таки победы, донесения…
— Донести, что угодно можно! Своя рука пишет! Да и по донесениям видно, — хвастунишка! И больше ничего! Ну, что это за донесение? «Пришёл, увидел, победил». Разве это донесение? Ты напиши обстоятельно, — как, когда кого, каким способом. Это я понимаю! Это донесение! А этак-то «Пришёл, увидел, победил»… Это и я написать сумею. Никогда и военачальником не был, а напишу, Только верь мне… Дивлюсь я на вас, граждане! Приедет человек неведомо откуда, расскажет сам про себя неведомо что, — а вы сейчас в ноги! Эх, вы… распубликанцы!.. Удивительное дело, и как только этот Рим морочат! Всякий проходимец, — хочет и морочит! Там где-то, из-за чего-то римскую же кровь льют, награбят, наживутся, приедут сюда, наскажут, наврут, — им же триумф! Полубог!.. Не глядел бы!
Вителлий своё:
— Ну, всё-таки, знаешь… Гай Юлий… Цезарь…
— Ну, что такое Цезарь? Ну, скажи мне: что такое Цезарь?..
— Сенат постановил…
— И сенат — дурак!
Если весь народ дурак, откуда же сенату умным быть!
— Герой… Признан…
Вот дурачьё… «Признан».
Им к барану прицепи надпись:
— Тигр.
Будут смотреть на барана и говорить:
— Тигр!
И бояться!!!
Вот черни суд.
Тьфу! Даже противно!
С интересом ждал, когда за колесницей пойдут наёмные ругатели.
От этих всегда всю правду узнаешь.
Старый, хороший обычай.
А то всё «salve» да «ave», — надо же, чтоб кто-нибудь да правду сказал.
Эти всю правду выложат. За это им и деньги платят.
Ждал.
Что-то кричать будут?
Надеялся!
Я думал: «вор», «мошенник», «трус», «лгун», — а они:
— Граждане! Запирайте ваших жён! Плешивый соблазнитель въезжает в город!
Этот-то? Головастик? Гриб? Сморчок? Соблазнитель?
Воля ваша, по-моему, это, просто, реклама!
И ругателей теперь подкупать начали! Ни от кого правды не узнаешь!
После триумфа, чтоб показать Вителлию всю его глупость, — пригласил одного ругателя в винную торговлю.
Вителлий хотел непременно пригласить кого-нибудь из сотников.
— Про подвиги нам расскажет!
Вранья-то я не слыхал!
Я настоял на ругателе.
Зовут Курций.
Кипрское вино пьёт, как воду.
Думал, что хоть вино ему язык развяжет.
Что, хоть здесь-то, — между собутыльниками, — о Цезаре что-нибудь решительное скажет.
Должна же быть у человека совесть.
Подливаю, да подливаю:
— Ну, слушай! — говорю, — Юпитером заклинаю! Ну, очисти совесть! Здесь никто не слышит! Ну, скажи! Ну, что знаешь про Цезаря дурного? Мошенник Цезарь или нет?
Куда тебе!
— Зачем! — говорит, — то дело публичное! Это я всенародно, за колесницей, его ругаю. За это деньги платят! А по совести…
За голову я схватился:
— Да разве его так по совести бы ругать следовало!
— Кричу, что велят, — а по совести говоря, по убеждению… Прямо скажу… ничего дурного сказать не могу… Герой, что говорить… сын победы!