Шёл разведчик по войне

Когда тяжёлая пыль немного поосела, солнечные лучи ярко высветив лёгкие взвеси упёрлись сквозь оконные проёмы в землю. Будто огненные ноги гигантской машины или золотые вёсла громадного корабля.

Но если в мирное время подобная красота вызвала бы у Миши восторг и восхищение, то сейчас вскипели злость и ненависть к врагу.

— Суки фашистские! Понастроим мы вам гробов! Нет, обойдётесь, ещё тратиться на вас. И так всех похороним.

Вместе с пылью вынесло из дома тетрадный листок и воздушным потоком доставило Мише чуть не в руки, поймал на лету. На листке два высоких красноармейца со звездами на касках бьются с немецкими танками, размером не выше пояса тем красноармейцам. Первый красноармеец уже метнул гранату, и взрыв её, больше похожий на куст ольшаника, разрывает гусеницу одному танку. Второй выстелил из пушки, снаряд ещё в воздухе, но летит точно под башню другого танка. Недолго жить осталось и этому фашисту. А чтобы не было сомнений в том, куда именно попадёт снаряд, траектория его от ствола пушки до уязвимого места танка обозначена пунктиром.

Над танками, в правом верхнем углу неровными печатными буквами, в две строчки, выведено детской рукой: ШЛИ СОЛДАТЫ ПО ВОЙНЕ А ЗА НИМИ ТАНКИ.

— В Мойку из Фонтанки, — добавил от себя Миша.

Добавил и листок отбросил, ничего интересного, много таких рисунков в блокадном городе. Но первая строчка зацепилась за ум и вертелась там, требуя продолжения. «Шли солдаты по войне… шли солдаты по войне…»

Шли солдаты по войне,

А за ними дети…

Дети… дети…

Выдали за это им,

По большой котлете.

Котлету, особенно большую было бы ой как хорошо, да стих из — за неё вышел дурацкий. И потом, он не солдат, а тоже «по войне» ходит.

Шли ребята по войне…

Шли мальчишки по войне…

— Следом фрицы на слоне, — рассердился на себя Миша. — Мальчики с мамами по паркам и садикам за ручки взявшись прогуливаются, а на войне солдаты, командиры и разведчики.

Шёл разведчик по войне…

Да почему же по войне? Вот привязалось детское слово. Разведчик по вражеским тылам ходит.

Шёл разведчик по тылам…

А за ним гестапо.

Не поймаете его…

Он ведь вам не лапоть.

Во! Здоровски! Получилось стихотворение. Впрочем, нет, не то. Верно, что шёл по тылам. А по чьим? По своим, что ли, за грибами и за ягодами?

Шёл разведчик в вражий тыл,

А за ним гестапо…

Чепуха какая — то, чепуховская чепуха и чепуховина. Какие же это олухи операцию готовили, если разведчик во вражий тыл только выводится, а гестапо уже следом? Бабушки — пенсионерки из банно — прачечного комбината? Типа того.

Нет, не то, стихотворение какое — то не боевое получается. Помаялся ещё, до конца пути, но лучшего ничего не выдумалось. Пообещал себе в будущем обязательно сочинить настоящее, хорошее стихотворение про разведчиков.

Может быть сейчас досочинить, все равно лежит без дела?

Но тупо и равнодушно перекатывались слова в голове и не оживало стихотворение. А вместо него, лезло в голову слышанное ещё до войны от дворового балагура дяди Жени, который знал множество всяких баек и прибауток: «Исходя из теории градации, мы не можем игнорировать тенденцию парадоксальных явлений, но…» А что дальше за «но» — забыл. Чепуха какая — нибудь. Но всё равно интересно. Может быть самому придумать? Нет, надо бы вспомнить, интересно у него там закручено…

Пришла управляющая домохозяйством и плотно засела в своём кабинете за составление отчётов и заполнение ведомостей. Тётка она неплохая, но очень любопытная. При ней спокойно не позвонишь. Надо идти к другому телефону.

Попрощался с тётей Мариной и пошёл в аварийную службу.

Диспетчер на телефоне, она же мастер смены, самый молодой мастер в аварийке шестнадцатилетняя Зоя. В диспетчерской кутерьма. Сантехники и электрики отчитываются за выполненные заявки, получают новые. И все шумят, скандалят, требуют материал. Нет среди них мужчин — все мужчины на фронте, город защищают, а спасают и восстанавливают его женщины и подростки.

— Поищите сами, что ж, я за вас буду по развалинам ползать, краны да провода искать, — огрызается уставшая от их назойливости Зоя.

— Я электрик, а не снабженец, — заартачился очкастый паренёк, и голову на бок склонил, и подбородок вверх поднял.

— А я тебе снабженец?! — Упёрлась ладонями в край стола и подалась к нему всем телом Зоя. И твёрдо, отчеканивая каждое слово — Найди материал, восстанови проводку и подай напряжение в квартиры по всему стояку. Всё. Всем — всё. У печки согрелись, чаю попили, заявки получили — быстро по заявкам.

Те без обид и пререканий, быстренько, чтобы не выстуживать диспетчерскую, самим же потом в ней греться, выскочили на улицу. Зоя встала, плотнее прижала за ними дверь, подоткнула под низ двери свёрнутую валиком мешковину. Подбросила дров в буржуйку.

— Горластые, — посочувствовал ей Миша.

— Они ребята и девчонки хорошие, безотказные. Но тяжело им, всё время на морозе, материалов постоянно не хватает. Пусть покричат, надо же им пар как — то выпустить, — и предложила. — Давай, пока спокойно, чаю попьём.

— Попьём. Но можно сначала я позвоню?

— Звони.

По телефону никто не ответил. Зоя налила ему и себе в кружки кипятку, в каждую накапала из пузырька по несколько ароматных, пахнущих смородиной капелек.

— В прошлую смену сантехники водопровод в аптеке восстанавливали, быстро справились. Заведующая аптекой премировала их за хорошую работу, дала каждому по флакончику настойки смородиновых почек, а один, говорит, мастеру за оперативность передайте, — похвалилась удачей Зоя. И мечту высказала. — Вот прогоним фашистов, тогда настоящего чаю попьём с ситным и хлебушка досыта наедимся.

Миша достал из своей торбы серый сухарь, обмакнул кончик в кружку и аккуратненько сгрыз тёплую, увлажнённую часть его.

В Дзержинский район Зоя перебралась летом, а до лета жила на Петроградской стороне. В прошлую зиму работала штукатуром — маляром, но не столько она штукатурила и красила, сколько вместе с комсомольским бытовым отрядом ходила по квартирам, искала кому нужна помощь.

Зайдут в иную квартиру, а там холод, грязь, вши и обречённо смирившийся перед смертью человек, под одеялами и всяким тряпьём лежит, последнего своего часа дожидается. Во всём обличье его обречённость, страх смерти, и взгляд голодный и блестящий из глубоких глазниц, и мольба во взгляде: Не дайте умереть! Спасите!

Поговорят с ним, наколют дров, протопят печку, помоют полы, самого человека вымоют и бельё его от вшей кипятком прожарят. За это время одна из них или вдвоём сходят карточки отоварят и горячий обед из столовой принесут. Глядишь, пришёл человек в себя, ожил и зашевелился, и воля к жизни у него появилась. Ведь в первую очередь умирали те, кто слабел духом.

Некоторых, кто похуже себя чувствовал, в баню под руки водили и даже на санках возили, а была острая нужда и возможность, в стационар устраивали — и поднимали человека.