Шелковая жизнь

– Чё ты сказал? – он спросил это так, что я втянул голову в плечи. – Мы не китайцы. Мы узбеки! Понял?

– Понял, – сразу согласился я. – Ладно, давай домой. Про нож – никому! – И, развернув за плечи, Пулат шлёпнул меня между лопаток. – Дуй!

Как-то в конце весны Миша стал приезжать чуть не каждую неделю. Но торговля его не всегда шла удачно. Родители экономили и сами сдавали бутылки в приёмный пункт. А стеклотара была основным источником детского дохода.

Если торговли не было – Миша запускал воздушного змея. Просто так. «Для красоты!» – как говорили мы в детстве.

Он отгонял повозку в сторону, связывал ишаку ноги вожжами и доставал сложенного змея. Мальчишки ходили за Мишей по пятам. Он ловко расправлял игрушку, распутывал стропы, привязывал их к тонкой бечёвке, намотанной на палку. И сам себе улыбался. Всё шире и беззаботней. Словно долго терпел, а сейчас уже не мог сдерживаться. Зубы у Миши были большими и жёлтоватыми, как клавиши старого маминого Бехштейна [13] . Слева во рту была чёрная дырка – нескольких «клавиш» не хватало.

13

C. Bechstein (Бехштейн – так обычно произносили это название у нас в доме; правильнее – Бехштайн) – это торговая марка старинной немецкой мануфактуры роялей и пианино. Во время Второй мировой войны фабрика была разрушена американской авиацией. В пятидесятые годы производство было восстановлено. Но оригинальная технология была утрачена, и довоенные инструменты ценятся сегодня несравненно больше.

Мамин Бехштейн был моей главной домашней игрушкой. Бренчать по клавишам я не очень любил. Рояль я воспринимал как архитектурный объект. Стоило занавесить его по бокам и расстелить на деревянном, крашеном суриком полу ватное одеяло – получался отличный шатёр бедуинов. Вставить в стойки педалей трубу от пылесоса – получался танк с пушкой. Прикрепить изнутри к стойке штурвал из колеса от детского велосипеда, повесить рядом компас и дедушкин настенный барометр – будет крейсер. Ещё из рояля получались отличный самолёт и даже подводная лодка.

Иногда выгнать из – под инструмента меня не могли даже во время маминых репетиций. Звучал до – минорный этюд Шопена (Opus 10, № 12), а я лежал на полу, глядел на лакированные, деревянные кессоны днища и воображал, что это шпангоуты, корабль попал в шторм, я в трюме – но свободен от вахты!

Рояль купили маме родители вскоре после войны, и он дожил с нами до двадцать первого века. На нём мама выучилась в консерватории, затем на нём играли много поколений её студентов. Когда механизм совсем обветшал, рояль продали…

Мастера уже разбирали инструмент, чтобы вывезти из квартиры, когда я обнаружил в маленькой нише между футором и ножкой засохшую мумию бутерброда. Это был «сухой паёк» вахтенного матроса корабля по имени «Bechstein», который пролежал в этом тайнике почти сорок лет…

Приготовив змея – дракона, Миша выбирал, кому из нас доверить управлять им. Каждый хотел, чтобы дунганец выбрал его. Мне не везло – Миша никогда меня не замечал. Но в этот день, уже повернувшись к пацану по кличке Косолапый с улицы Ремесленной, Миша вдруг ткнул моток бечёвки в мой живот:

– Давай!

Я не сразу понял, что счастье привалило сегодня именно мне.

От удивления Косолапый даже сплюнуть забыл, хотя делал это почти непрерывно. В руках он держал и подбрасывал обрезок стальной арматуры. Развернулся и с досады запустил его по булыжной мостовой. Тот полетел пропеллером, со звоном высекая снопы искр из камней. Искры были яркими даже днём.

А я моток бечёвки в пыль уронил. Поднимая, чувствовал, что надо мной вот – вот начнут ржать.

– Давай – давай, – ободрил меня дунганец, – мотай будищь!

Держа дракона над собой, он стал отходить от меня по самой середине мостовой.

– Мотай, мотай – снова крикнул он мне, натягивая бечёвку. – Ещё мотай!

Я продолжал спускать бечёвку – натяжение ослабло, и она кольцами ложилась к моим ногам. Миша уже был далеко от меня.

– Етар (хватит)! – перешёл Миша на узбекский язык.

Подняв лицо к небу, словно нюхая воздух, он замер, расправляя змея над собой. Ветерок над мостовой был слабый, и мне показалось, что Миша сейчас раздумает запускать.

– Йэ – йа! – закричал вдруг дунганец и побежал мне навстречу.

Змея он сразу же выпустил, держа рукой только поводок.

– Йэ – йа – а-а-а! – голос его дребезжал в такт шагам.

На бегу Миша отпускал бечёвку – змей стал быстро подниматься. Когда он добежал до меня – тот поднялся уже выше крон огромных адамовых деревьев перед нашим домом. Его разноцветный хвост расправился и уже трещал на ветру. Змей задирал нос, рвался с натянутой по дуге бечёвки. Миша, подёргивая её, ловко выправлял дракона и отпускал всё выше и выше. Я был в восторге. Сердце у меня стучало, как будто это я только что бежал по булыжникам. Но теперь, рядом с Мишей, я чувствовал себя уверенно. Все мальчишки вокруг нас запрокинули головы, следя за драконом. Ныряя и взмывая, он залетел уже очень высоко. Выше дракона теперь были только стрижи, с визгом кружащие под облаками. Я мог уже управлять драконом сам – Миша не держал бечёвку. Стоя вплотную, он только помогал. То придерживал мою руку, когда змей начинал рыскать в небе. То отпускал, когда я выравнивал его.

– Давай – давай. Давай-давай. Ма-ла-дес! – шептал Миша то ли мне, то ли змею.

Рукавом вонючего халата он уже несколько раз задевал моё ухо. Но мне и это было приятно. Сегодня – мой день! Я сам управляю Мишиным змеем. Пусть все на нашей улице завидуют мне. Даже Пулат.

* * *

Семья Пулата на самом деле была не китайская, а уйгурская [14] . Они приехали в Ташкент в пятидесятые годы, вместе с другими переселенцами, после соглашения о воссоединении уйгурских семей между Китаем и Советским Союзом. Отец Пулата был на родине человеком состоятельным. На нашей улице его прозвали Китаец – Миллионер. Он купил большой дом и сразу же начал перестраивать его – увеличивая в несколько раз, чтобы поселить всех, кто приехал с ним. Семья и родня были многочисленные. Затем купил огромную легковую автомашину ЗИМ. И это – в то время, когда даже маленький «Москвич» был редкостью! Соседки на нашей улице завистливо шептались: «Миллионер из Китая двадцать вагонов добра привёз. Всё государству отдал. Вот ему шиковать и разрешают».

14

И дунгане, и уйгуры были народами – скитальцами. После поражения дунганских и уйгурских национальных восстаний в Китае в 60–70 годы ХIХ века жизнь разбросала их по просторам Центральной Азии, от северного Китая до Казахстана. И переселяясь, каждый раз им приходилось встраиваться в чужую среду, начинать жизнь заново.

Но жизнь уйгурских переселенцев на Гоголевской была удачной только вначале. Автомобиль ЗИМ миллионер скоро разбил. Купил белую «Волгу». Потом и эта машина куда-то исчезла. На родине он был успешным торговцем, но, убежав от одного коммунистического режима, попал в другой. Дела у него шли плохо. На улице он показывался всё реже.

Дом миллионера в конце улицы на удивление быстро ветшал. Окна в нём перестали мыть. Прекратили обновлять побелку уличного фасада и подметать площадку перед домом. Старики – родители и брат миллионера умерли. Родня разъехалась. Не задалась жизнь этой семьи на новой родине. Узбеки за «своих» уйгуров не признавали, хотя это был близкий по языку и культуре народ. Для них уйгуры так и остались «китайцами».

А Пулат мне нравился, хотя и моя бабушка, и наши соседи называли его хулиганом. Как, впрочем, и всех, кто играл на улице в ошички [15] и лянгу [16] , стрелял из рогатки, катал крючком железный обруч от бочки и носился по асфальту на грохочущем самодельном самокате с колёсами из подшипников. На самом деле Пулат был добрым и справедливым парнем. Меня он всегда защищал от уличной шпаны. И я был благодарен и привязан к нему. Как к старшему брату. Хотя почему-то стеснялся этого.

15

Ошички – до восьмидесятых годов прошлого века – любимая игра ташкентских детей. То же, что и бабки, где биты и фигурки, которые бьют, делаются из костей коленных суставов животных. Сегодня эта игра уже забыта.

16

Лянга – игрушка из клока овечьей шкуры, с пришитым свинцовым грузом. Лянгу подбрасывают внешней и внутренней стороной стопы. Кто эффектнее и больше раз подбросит, тот и выиграл. Игра «лянга» аналогично китайской игре «jianzi», что означает «хромой» (игроки, переутомлённые игрой в лянгу, начинали прихрамывать). Это же значение имеет персидскогое слово «lang» – возможно, название «лянга» произошло от него.

Для жонглирования лянгой навыки требовались поистине акробатические. А сколько необыкновенных слов надо было знать, играя в лянгу! Не говоря о том, что надо было уметь делать фигуры жонглирования, которые обозначали эти слова. Играть толком я так и не научился, но своё восхищение мастерством звёзд лянги забыть не могу.

«Виси», «пары» – прямые и кривые, «люры», «кайчи» – какие слова! В особый восторг меня приводило звучание ташкентского названия одной из фигур – «джянджи» (не от китайского ли «jianzi»?). Надо было уметь произносить его так, чтобы не насмешить старожилов уличных игр. Звук «дж» должен быть слитным – таким, как в аутентичном узбекском произношении слов «джигар» или «джаляб».

В английском языке так произносят букву j – как [d]: jacket, joy, jingle…

А джянджи – это… джянджи!

Кстати: джигар – это баранья печень, из которой делают вкуснейший шашлык с курдюком (думбой), а джаляб – так обзывают гулящих женщин.

В лянгу играют и сейчас – недавно, хотя и под другим названием, эта игра стала модным увлечением в европейских городах и, в частности, в Москве.

* * *

Миша заезжал на Гоголевскую всё реже. А потом и вовсе пропал. Дети нашей улицы вырастали. В моду входили новые игрушки – не кустарные, а фабричные. Бизнес бродячих торговцев в нашем городе незаметно и тихо умирал. Ещё раз Мишу я увидел, когда заканчивал в шестой класс.

Было самое начало июня – конец учебного года. Трава уже пожухла. Доцветали вонючки – айлантусы. Пахли они в этот период по – особенному терпко. Тротуары были засыпаны их мелкими цветочками, похожими на опилки. Горьковатый, блаженный аромат начинающихся каникул стоял над городом. Для меня наступала дивная пора беззаботного ташкентского лета. Я зашёл к Пулату во двор и сразу увидел знакомую повозку. Из – под неё торчали босые ноги лежащего на расстеленном тряпье человека.

– Похуил заехал, – объяснил Пулат. – Опия накурился и спит. Ишака и паспорт у него украли… Ахмок! [17] И не выгонишь его. Жалко – земляк всё – таки… Плохо ему – дома у него нет.

Ноги человека под повозкой еле заметно вздрагивали. Как лапы у спящей собаки.

– Отец узнает, что пустил, – убьёт, – вздохнул Пулат.

По части опия я уже был просвещён. В Большой Советской Энциклопедии я часто рассматривал репродукцию картины Верещагина «Опиумоеды». Люди на ней были, как живые – я любил эту картину и, одновременно, боялся. Иногда мне становилось так страшно, что, едва заметив в томе эту репродукцию под тонкой «папиросной» бумагой, я сразу же перелистывал страницу с ней. Позже, увидев авторскую копию в ташкентском музее искусств, я долго ходил вокруг, не решаясь подойти ближе. Природу этой боязни я и сегодня объяснить не могу. Несколько фигур сидящих оборванных курильщиков – что в этом ужасного? Но дрожь и холодок по спине помню отчётливо.

17

Ахмок – по-узбекски «дурак».

Впервые эту картину показал мне дед. Комментарий его был коротким: «Будешь курить – станешь таким же». Я глянул – и понял, что обречён.

С тех пор курильщиков я сторонился, но был уверен: этой участи мне не избежать. Любопытство обычно пересиливало страх, и я листал страницы энциклопедии обратно – к репродукции и вновь разглядывал опиумоедов, как своё будущее.

Сейчас я стоял перед повозкой, и мне было интересно – стал ли похож Миша на верещагинских курильщиков. Обошёл вокруг и заглянул под неё.