Шелковый билет

Она танцевала, не поворачиваясь. Я был уверен, что глаза ее закрыты. Руки ее порхали в воздухе. Казалось, моя кухня превратилась в мистический сад с летящими на теплом, спокойном ветру, лепестками сакуры.

Певица в динамике очень чувственно пела без слов. Я был уверен, что она африканка, почти видел где-то в глубине сознания ее пухлые, четко очерченные губы.

Песня закончилась. Она потянулась и повернулась ко мне. Посмотрев мне прямо в глаза, она медленно подошла ко мне и опустилась на колени. Я запустил пальцы в ее волнистые, мягкие волосы, закрыл глаза и весь мир исчез для меня.

Когда все было кончено, она поднялась, нежно прикоснулась к моей щеке и поцеловала в лоб. Очень тепло поцеловала, по-матерински.

– Мне пора собираться, – сказала она и вышла из кухни.

Я не мог пошевелиться. Казалось, что мое тело больше мне не принадлежит. Сердце с трудом входило в прежний, обычный ритм.

Я просидел так еще минуту, выдохнул и поднялся со стула. Голова слегка кружилась.

Я направился в спальню и обнаружил там ее. На ней все еще была лишь моя футболка. Она держала в руках коробочку с егоркиным подарком и заворожено смотрела на ее содержимое. В глазах ее стояли слезы. Заметив, что я вошел, она аккуратно закрыла коробочку и поставила ее на место, на прикроватную тумбочку. Там же лежали паспорта и билеты. Она, еле касаясь, провела рукой по гладкой, светлой поверхности тумбы. Ее пальцы остановились на документах. Она подняла глаза и вопросительно на меня посмотрела, будто спрашивая разрешения. Я кивнул. Она села на кровать и начала разглядывать билеты. Когда в ее руки попал билет Егора, она замерла и вновь подняла на меня взгляд.

– Сын? – тихонько спросила она. Голос ее был слегка охрипшим.

– Племянник.

Она не дышала.

– Давно?

Я покачал головой.

– Меньше недели.

Она закусила губу и прикрыла глаза. Я вдруг почувствовал, что хочу прикоснуться к ней прямо сейчас, во что бы то ни стало. Я резко бросился к ней, подхватил на руки и осторожно положил на кровать. Двумя пальцами правой руки я аккуратно стянул с нее «жирафиков». Она так и осталась в моей футболке с логотипом The Rolling Stones. Я был сверху. Мы двигались в такт и смотрели друг другу в глаза. Не моргая. Еще ни одной женщине я не смотрел во время секса в глаза. С ней же это было легко и превозносило ощущения просто на небывалую высоту. Я понял, что она сейчас закричит, и прикрыл ее рот ладонью. Она выгнулась, впилась зубами в мою руку, закатила глаза, даже немного жутковато, и задрожала.

Мы лежали рядом, держась за руки, и смотрели в потолок.

– Теперь тебе придется мне ее подарить, – вдруг сказала она.

– Кого? – я не понял, о чем она.

– Футболку, – рассмеялась она, – мне нужна будет частичка тебя, чтобы тебя оберегать и помнить.

«Ведьма», – подумал я, но вслух лишь вздохнул.

– Ради бога, забирай, – сказал я.

– Бога? – с интересом переспросила она, – думаешь, ему нужна твоя футболка?

Я улыбнулся. Я не видел ее лица, но знал, что она тоже улыбается. Все той же своей детской, магической улыбкой.

Вдруг она заерзала на простыне, будто что-то ей мешало.

– Вот оно что, – прошептала она задумчиво.

В руке у нее был мой билет. Она с интересом его разглядывала, потом зажала его между ладонями, прикрыла глаза и загадочно улыбнулась.

– Ты должен ехать, – сказала она, – даже не думай оставаться! Беги, беги! Что есть силы. Не от себя. А во что-то новое, неизведанное. Тебе будет очень хорошо.

Я молчал. Она повернулась на бок и уставилась на меня.

– Потрогай! – приказала она, – Он будто шелковый на ощупь. Нет ничего нежнее шелка. Он волнует и обнадеживает. Потрогай, – еще раз повторила она и протянула мне билет.

Я послушно потрогал. Билет себе как билет. Она заметила, что мне билет кажется совсем обычным, по-детски насупилась и игриво ущипнула меня за бок.

– Ты должен поехать, – еще раз сказала она, – ты должен.

Мы молча пролежали так еще около часа. Потом она встала, натянула свои леггинсы, носки и забавный красный свитер. Футболку мою она бережно свернула и положила к себе в сумку. Я наблюдал за ее сборами и думал о том, кто же все-таки она. И существует ли вовсе. Экстрасенс она, хорошая актриса или сумасшедшая? Мне было наплевать. Я ее любил.

Она обулась, накинула свою серую смешную шубку и выпрямилась. Снова наши глаза проникли друг в друга. Она смотрела на меня, словно стараясь запомнить каждую щетинку на моем подбородке, каждую клеточку кожи. Она подошла ко мне вплотную и, без объятий, нежно и горячо поцеловала. Я ответил на ее поцелуй. Мы целовались, будто целую вечность. Она оторвалась от моих губ и, с какой-то смущенной улыбкой, еще раз заглянула мне в глаза, дружески потрепала по щеке и открыла дверь. Я знал, что больше никогда не увижу ее.

Я стоял на пороге и смотрел, как она ждет лифт. Двери лифта открылись, и свет упал на ее лицо. Было в этом нечто волшебное, как в кино. Колечко в носу блеснуло. Она вошла в лифт, но не нажала кнопку. Я стоял на месте.

– Хм, – услышал я, – «Шелковый билет». «Silk ticket». Отличное название для песни.

Двери захлопнулись, и лифт медленно стал опускаться вниз, навсегда забирая у меня мою случайную любовь.

«Прощай», – сказал я тихо.

* * *

«Ты должен ехать». Эти слова стояли у меня в голове. Засели крепко. «Беги, беги, что есть силы».

А что еще мне оставалось? Я ничего не хотел. Не хотел жить. Я ничего не видел, не слышал и не чувствовал. «Ты должен ехать», стучало в голове.

Еще раз посмотрев на билеты и паспорта, я подумал, что все это – пустая затея. Но, затем, взгляд мой упал на коробочку. Сердце у меня сжалось. А может она права?

Я пошел в ванную. Не знаю, зачем. Будто что-то почувствовал. В душ мне не хотелось. Хотелось лишь как можно дольше сохранить ее запах на теле. На раковине стояла ее помада. В углу зеркала был нарисован маленький самолетик. А посередине, огромные красные буквы гласили: «Fly away» [11] . Я улыбнулся, спрятал ее помаду в карман своих спортивных штанов, погасил свет, ушел в спальню и крепко уснул.

11

(англ) – улетай.

* * *

Я проснулся около девяти оттого, что во дворе истошно орала чья-то омерзительная сигнализация. Ненавижу звук сигнализации, даже не знаю, существует ли звук хуже. Да и очень сомневаюсь, что кто-то может любить эту симфонию ужаса. Разве только создатель сигнализации, возможно, питает к ней какую-то нездоровую, странную любовь. Доктор Франкенштейн ведь как-то болезненно любил свое чудовище.

Когда просыпаешься, тяжелые мысли, терзавшие накануне, возвращаются не сразу. Пару минут ты еще можешь прибывать, будто в каком-то магическом оцепенении, когда ты уже проснулся, но все же еще где-то там, за семью горами от тягучей, некрасивой реальности.

Так вышло и со мной в это утро. Несколько минут я просто лежал с открытыми глазами, пару раз сладко зевнул и потянулся. И вот, когда я потянулся, на самом пике предполагаемого удовольствия, мышцы мои вдруг предательски окаменели. Глаза дико и отчаянно открылись. Их больше нет. Его нет. А я опять проснулся. Такой слабый, глупый и бесполезный. Беспомощный, отчаявшийся мешок с дерьмом.

Мне страшно захотелось курить. Депрессия частенько приносит с собой никотин. На кухне ничем не пахло. Мне показалось, что у меня пропало обоняние. Я не чувствовал ничего. Даже боль в мышцах и позвоночнике будто исчезла. Меня охватила паника, я кинулся к окну, раскрыл его настежь и начал жадно, взахлеб дышать. Голова моя закружилась и я, не осознанно, перегнулся через подоконник. Внизу мои глаза встретили такую высоту, что меня затошнило. На долю секунду промелькнула мысль. «А что если? Всего один шаг и все закончится». «Ты должен ехать. Ты должен». Я, обессиленный, рухнул на пол, прямо на задницу, и беззвучно заревел. Очнулся я от холода. Яйца уже готовы были зазвенеть. Я резко встал и захлопнул окно. Курить я передумал.