Шепчущий во тьме

Я мог ожидать от Айкли чего угодно, но только не такого аккуратно напечатанного на машинке письма. Проанализировав свои впечатления, я пришел к двум основным выводам. Во-первых, допуская, что Айкли был и остается нормален, произошедшая смена его умонастроения виделась чересчур молниеносной, а потому уж очень неправдоподобной. Во-вторых, изменения в общем настрое, в отношении к жизни и даже в стилистике письма были столь же неестественны и непредсказуемы. В личности Айкли, казалось, произошла болезненная перемена – столь глубокая, что представлялось невероятным, будто обе фазы его душевного состояния в равной степени демонстрировали душевное здоровье.

Выбор слов, орфография – всё было другим! С моим тонким чувством прозаического стиля, приобретенным за долгие годы университетских занятий, мне было легко отметить глубокие различия в строении самых простых фраз и в общем ритмическом рисунке письма. Должно быть, он впрямь пережил сильнейшее эмоциональное потрясение или откровение, которое вызвало столь радикальный переворот в его сознании! С другой же стороны, это вполне соответствовало характеру Айкли. Все та же тяга к бесконечности – пытливость ученого ума… Я ни на мгновение не мог допустить мысли, что это письмо – фальшивка или злонамеренный розыгрыш. И разве само его приглашение – то есть именно желание, чтобы я лично удостоверился в правдивости его слов, – не доказательство подлинности письма?

Всю ночь субботы я просидел в раздумьях о тайнах и чудесах, маячивших за строками полученного мною письма. Мой разум, утомленный быстрой сменой чудовищных теорий, с которыми он вынужден был столкнуться в последние четыре месяца, анализировал этот удивительный новый материал то с сомнением, то с доверием, которые сопровождали меня на протяжении всего моего знакомства с этими диковинными событиями. И вот уже ближе к рассвету жгучий интерес и любопытство постепенно преодолели разыгравшуюся в моей душе бурю замешательства и тревоги. Безумец Айкли или нет, пережил ли он глубокий душевный перелом или просто испытал огромное облегчение – все равно было ясно, что он и впрямь совершенно иначе стал относиться к своим рискованным изысканиям. Перемена поборола ощущение опасности – реальной или воображаемой – и одновременно открыла ему головокружительные просторы космического сверхчеловеческого знания. Моя страсть к неведомому вспыхнула с новой силой, и я словно заразился его желанием разъять преграды познанного, сбросить с себя отупляющие, сводящие с ума оковы времени, пространства и природы, ощутить единство с безграничным лоном космоса и приобщиться к темным секретам универсума, к абсолютным типам знания. Конечно же, ради этого стоило рискнуть жизнью, душой и здравомыслием! К тому же, как сказал Айкли, опасности больше нет – не зря же он пригласил меня приехать к нему, хотя раньше умолял этого не делать. Я трепетал при мысли о том, что Айкли собрался поведать мне о неслыханных чудесах, и ощущал невыразимое волнение, представив, как окажусь в уединенном фермерском доме, совсем недавно пережившем жуткую осаду Пришлых, и буду беседовать с человеком, общавшимся с настоящими посланцами космоса; и как мы будем вновь прослушивать ту жуткую запись и перечитывать письма, в которых Айкли поделился со мной своими первыми соображениями…

Итак, воскресным утром я телеграфировал Айкли, что встречусь с ним в Братлборо в следующую среду, двенадцатого сентября, если его это устраивает. Лишь в одном пункте я не последовал предложенному им плану действий, а именно в выборе поезда. Честно говоря, меня не прельщала перспектива прибыть в мрачную вермонтскую глушь поздним вечером, поэтому я телефонировал на станцию и заказал билеты на другое время. Встав рано утром, я мог доехать до Бостона поездом в 8:07 и успеть на поезд, который отправлялся в 9:25 и прибывал в Гринфилд в 12:22. Далее меня ожидала очень удобная пересадка на экспресс до Братлборо в 13:08; это меня устраивало куда больше, чем встреча с Айкли на вокзале в начале одиннадцатого вечера и долгая поездка под покровом тьмы среди таинственных сумрачных гор.

Я телеграфировал Айкли свое решение и из ответной телеграммы, пришедшей ближе к вечеру, с радостью узнал, что это вполне стыковалось с планами моего гостеприимного хозяина. Его ответ гласил:

ПРЕДЛОЖЕННЫЙ ВАРИАНТ УСТРАИВАЕТ

ВСТРЕЧУ ПОЕЗД

НЕ ЗАБУДЬТЕ ЗАПИСЬ ПИСЬМА И СНИМКИ

ЗДЕСЬ ВСЕ СПОКОЙНО

ЖДИТЕ ВЕЛИКИХ ОТКРЫТИЙ

АЙКЛИ

Получив незамедлительный ответ на мою телеграмму, которую ему из Тауншенда либо доставил домой почтальон, либо зачитали по телефону – линию, как я наделся, уже восстановили, – я окончательно отмел все смутные сомнения насчет авторства предыдущего письма, столь поразившего меня. Теперь я был абсолютно спокоен – по причине, которую вряд ли смог бы объяснить. Но как бы то ни было, все мои сомнения были отброшены. В ту ночь я быстро уснул и крепко проспал до самого утра, а в последующие два дня с энтузиазмом готовился к поездке.

V

В среду, как и было уговорено, я отправился на вокзал, захватив с собой саквояж с личными вещами и нашим научным архивом, включавшим фонографическую запись, фотоснимки и папку с полным комплектом писем Айкли. Выполняя его волю, я никому ни словом не обмолвился о том, куда еду, понимая, что это дело требует полной приватности, даже если все обернется вполне благоприятным образом. Сама мысль о реальном контакте с иноземными существами была слишком ошеломительна даже для моего тренированного и готового ко многим открытиям мозга; если бы такой контакт произошел, какой эффект событие могло бы оказать на мозги ничего не подозревающих обывателей? Сам не знаю, какое чувство я испытывал более – ужаса или жажды приключений, когда после пересадки в Бостоне началось мое долгое путешествие на северо-запад и поезд помчал меня прочь от знакомых мест к городкам, о которых я знал лишь по названиям на географической карте. Уолтем… Конкорд… Эйр… Фитчбург… Гарднер… Эйтол…

Мы прибыли в Гринфилд с семиминутным опозданием, но экспресс в северный район, на который мне предстояло пересесть, к счастью, задержали. Делая пересадку впопыхах, я ощущал беспричинное волнение, когда смотрел, как освещаемый лучами утреннего солнца поезд направляется в ту часть страны, о которой я много читал, но где еще ни разу не бывал. Я думал о том, что скоро окажусь в ветхозаветной Новой Англии, куда более примитивной, чем механизированные и урбанизированные восточные и южные штаты, в которых прошла вся моя жизнь, – в девственной старомодной стране без иммигрантов и фабричного дыма, без придорожных реклам и бетонных змей шоссе, привычных в частях страны, завоеванных цивилизацией модерна. Я готовился воочию увидеть чудесные проявления неизменного на протяжении веков жизненного уклада, который, в силу глубокой укорененности в местных обычаях, дал самобытные всходы, оживляя странные стародавние воспоминания и создавая плодородную почву для сумрачных фантастических и редко упоминаемых поверий.

За окном я видел искрящиеся под полуденным солнцем голубые воды реки Коннектикут; и когда, выехав из Нортфилда, мы пересекли их по мосту, впереди замаячили поросшие лесами таинственные горы. Я узнал у проводника, что наконец-то мы в Вермонте. По его наставлению я перевел свой хронометр на час назад, поскольку жители северной части вермонтского высокогорья отказывались подчиниться новомодному установлению на здешней территории поясного времени. И когда я перевел стрелки часов вспять, мне подумалось, что одновременно я перелистнул календарь на столетие назад.

Железнодорожное полотно бежало вплотную к руслу реки, и на противоположном берегу, в Нью-Гемпшире, я различил склоны крутых кряжей Вантастикета, о коих сложена не одна старинная легенда. Потом слева по ходу поезда показались улицы, а справа посреди реки мелькнул зеленый островок. Пассажиры встали с мест и потянулись к выходу, и я следом за ними. Поезд остановился; я вышел на крытую платформу вокзала Братлборо.

Увидев на привокзальной площади ряды автомобилей, я принялся искать глазами «форд» Айкли, но меня опередили. Впрочем, встречавший меня джентльмен, который бросился ко мне с протянутой рукой и вежливо поинтересовался, не я ли мистер Альберт Уилмарт из Аркхема, явно Айкли не являлся, не имея ни толики сходства с седобородым ученым на фотографии. Мужчина выглядел куда моложе, и на его лице виднелись лишь небольшие темные усики; он был модно одет и имел вполне светские манеры. Звучание его хорошо поставленного приятного голоса навеяло некие смутные и отчасти тревожные воспоминания, хотя я никак не мог припомнить, где я его слышал.

Пока я его разглядывал, он представился другом моего будущего хозяина, который поручил ему приехать из Тауншенда встретить меня. Айкли, добавил он, внезапно слег с жестоким приступом астмы и не может долго находиться на свежем воздухе. Впрочем, джентльмен поспешил заверить меня, что болезнь не слишком серьезная и на моем визите никак не отразится. Я не смог уяснить, насколько хорошо мистер Даннет [8] – так он представился – знаком с научными занятиями и открытиями Айкли; судя по его виду и поведению, они, видимо, познакомились совсем недавно. Вспомнив, каким затворником жил Айкли, я был несколько удивлен столь неожиданным появлением у того подобного знакомого. Поборов замешательство, я уселся в автомобиль, к которому меня подвел Даннет. Вопреки моим ожиданиям, это был не старенький драндулет, о котором не раз упоминалось в письмах Айкли, а большой, сверкающий новой краской автомобиль свежей модели – явно принадлежащий Даннету, с массачусетскими номерными знаками, украшенными забавной эмблемкой «священной трески», приметой нынешнего года [9] . Из этого я заключил, что мой провожатый – один из тех самых дачников, что приезжают в Тауншенд на лето.

8

В оригинале – mr. Noyes, т. е. “no yes”, отчетливое «нет-да», указывающее на фиктивность имени.

9

Автомобильные номера, выпущенные в Массачусетсе в 1928 году, кроме обычных буквенных и цифровых обозначений включали изображение «священной трески» – символа штата.

Даннет сел за руль и включил зажигание. Я был рад, что он не пустился в дальнейшие разговоры, – из-за возникшего замешательства я не был склонен к беседам. Освещенный лучами послеполуденного солнца, город выглядел весьма привлекательно. Одолев краткий подъем, автомобиль свернул вправо и покатил по главной улице. Это был типичный сонный городишко в Новой Англии, какие памятны нам с детства, и нагромождение черепичных крыш, церковных шпилей, печных труб и кирпичных стен словно коснулось потаенных струн моей души, пробудив давно спящие чувства. Я будто очутился в заколдованном краю, в котором скопилась целая груда нетронутых временем сокровищ, – в краю, где древние чудаковатые обычаи и привычки заполучили право свободно развиваться и оставаться в неприкосновенности, ибо никто их тут не тревожил.