Шепот Земли и молчание Неба. Этнографические этюды о традиционных народных верованиях

Вот он уже идет по склону. Обходит уступы и в задумчивости останавливается у входа в пещеру. Тишина. Изредка где-то вспорхнет птичка, и опять тихо. Но что это такое? Мандарга вздрогнул: из глубины пещеры долетели странные звуки — какое-то бормотание, всхлипывание, затем треск. Сердце сжалось от неосознанного страха. Мандарга решительно рванулся внутрь пещеры и в слабом луче заходящего солнца увидел трясущуюся от старости фигуру Гунанг-Ванга.

Старик колдун сидел на корточках перед каменной кучей, за которой была спрятана чуринга Мандарга, и, бормоча какие-то заклинания, шарил непослушными уже, старческими руками под камнями. Он явно что-то искал.

Мандарга был удивлен и взбешен. Гневные слова летели с его уст, но их никто не слышал: ни Гунанг-Ванга, ни сам молодой охотник. Оцепенение прошло, и в пещере раздался страшный по своей силе крик:

— Ты что тут делаешь, колдун!

Грому своего голоса удивился молодой мужчина, а старик колдун как будто ничего не слышал и продолжал шарить под камнями. Мандарга поднял палицу — деревянную плоскую боевую дубину — и двинулся на старика.

Колдун радостно вскрикнул, резко встал с пола. В руках у него была чуринга Мандарга.

— Я нашел ее, я уничтожу ее и ее хозяина! — закричал злобно старик и тут же замолк.

Тяжелая палица опустилась на его голову, старик упал и, падая, сильно ударил чурингу о камни. Чуринга развалилась.

Ужас охватил Мандарга — исчезла его тень, его второе «я», и смерть должна немедленно схватить его. Дыхание перехватило, сердце больно сжалось, с огромным трудом он выбрался из пещеры и рухнул у ее входа.

Здесь его нашли жена и сыновья, не дождавшиеся к трапезе хозяина. Они знали, что после охоты Мандарга всегда ходит в пещеру, где хранятся чуринги. Жена Мандарга знала, где эта пещера, в которой хранилась и ее чуринга, перенесенная из хранилища ее рода Ящерицы в хранилище Речного крокодила. Она знала, но она, как и все женщины племени, никогда не видела своей чуринги после обряда посвящения.

Жизнь еле теплилась в мощном теле охотника. Женщина и дети с трудом поволокли его к родным очагам. Их заметили в стойбище и помогли донести Мандарга до хижины. Мужчины бросились искать колдуна, чтобы получить целебные травы, но так и не нашли его. Старые женщины сами собрали листья и коренья, растолкли их, смешали с водой и поили Мандарга два дня и две ночи. На третий день очнулся охотник. Удивленно осмотрелся вокруг: казалось, он не понимал ни где он, ни что было с ним.

Когда наступил период дождей, Мандарга совсем оправился, но никому не рассказывал, что случилось тогда в пещере. Люди на стойбище поговаривали, что колдун, наверное, ушел под землю, и не вспоминали о нем больше.

В конце периода дождей, когда стало ясно, что уже завтра начнется сухой сезон и можно будет пойти на охоту, Мандарга рано утром незамеченным ушел к горе Нимбува. Крадучись и прячась за камни и выступы, он дошел до пещеры и долго стоял перед ней, не решаясь войти внутрь, хотя и пришел ради того, чтобы войти внутрь и увидеть, что же случилось тогда на самом деле и что ему почудилось, показалось.

Мандарга вошел в пещеру. На счастье, утреннее солнце хорошо освещало ее. Охотник подошел к груде камней и увидел растасканную собакой динго кучу костей — все, что осталось от Гунанг-Ванга. Рядом с костями лежали куски разбитой каменной чуринги.

Увидев их, Мандарга, как и тогда, содрогнулся, голова закружилась, еще мгновение — и он упадет на камни пещеры, но тут луч солнца полоснул по облакам и заставил уходящее сознание вернуться. «Это не мой знак, это не моя чуринга!» — отчаянно-удивленно прошептал Мандарга и присел на кучу камней. Проходило отчаяние, проходил испуг. Мандарга наклонился, сунул руки в привычное каменное ложе и нашел свою чурингу. Достал ее. Она была целой, и такими же, только потускневшими, были на ней очертания животного, напоминающего и головастика, и черепаху, и ящерицу. Дыхание вновь стало ровным, сердце стучало размеренно, и возрожденное сознание породило любопытство. Мандарга собрал разбитые осколки чуринги, найденной Гунанг-Ванга, и вышел с ними наружу. На ярком солнце он сложил осколки и явно увидел стертый временем рисунок двух змей, извивающихся и обращенных мордами друг к другу. В роде тотема Речного крокодила все знали, что две змеи — это символ тотема-покровителя Гуанг-Ванга. Старик колдун в темноте принял свою чурингу за чурингу Мандарга, и духи покарали его за низость и злобу.

Мандарга подошел с обломками чуринги колдуна к обрыву и швырнул их в бездну. Бодрым шагом он спустился с горы и почти бегом направился к стойбищу, ему не хотелось, чтобы его отсутствие было замечено. Он довольно быстро оказался у своей хижины и весело разбудил спавших на подстилке из листьев и травы сыновей. Их мать, он успел заметить, пошла с другими женщинами в лес за сучьями. Жизнь в роде Речного крокодила продолжалась.

Вера в абсолютную связь чуринги с судьбой человека, в зависимость человека от той же чуринги постоянно подкреплялась общественным сознанием той эпохи, когда существовали подобные фетиши. Психологически человек воспринимал свою зависимость от фетиша-чуринги как очевидность. И когда фетиш-чуринга разрушался, то человеческое сознание ожидало аналога разрушенной чуринги в самом человеке. Подобная ситуация довольно часто находила свое подтверждение в окружающем реальном мире. Жизнь нашего далекого предка или нашего современника, отставшего в культурно-социальном развитии, живущего где-нибудь в джунглях Африки или Южной Индии, в сельве Амазонки или на затерянных островах Тихого океана, как правило, протекает в экстремальных условиях. Такие условия дают множество случайных совпадений, которые воспринимаются невежественным сознанием как следствие проявления невидимых и всесильных «чар». Они порождают видимость большой вероятности связи происшедших с человеком несчастий с действиями над его фетишами или реальностью проклятий, заклинаний, колдовства. Если еще добавить сюда сам факт психологического ожидания беды: что-то случилось с твоей чурингой, с твоим фетишем и т. п., то количество совпадений или случайных связей несвязанных причин и следствий увеличится.

Фетишизация объектов живой и неживой природы была многотысячелетней практикой нашего далекого предка, она проявляла себя в разной степени и в недавнем прошлом народов земли, проявляет она себя и поныне.

Перенесемся на несколько мгновений в крайний юго-восточный район Азии, где уже в условиях развитого классового общества фетишизация явлений природы и природных объектов — священные горы Бирмы и Кампучии, Лаоса и Таиланда — переходит в культ предков. Изображение предка народов Юго-Восточной Азии иногда принимает видимость письменного знака или обозначения его имени, оно существует и в виде специально сделанного идола, нередко человекоподобного.

Своеобразными аналогами чурингохранилищ австралийских аборигенов выступают системы тайхо и локменг у горных народов тайской и мяоской групп Вьетнама и Лаоса, описанные советским исследователем религий Индокитая Г. Г. Стратановичем.

Под наблюдением старейшины члены одной родственной группы тайскоязычного этноса раз в пять лет устраивают обряд почитания. В этот день проверяется соответствие числа тайхо — наборов различных предметов-знаков, объединенных в одно целое (символ души), — числу живущих родственников. Мужская тайхо состоит из миниатюрной корзины, веера, мешка, лука со стрелой и бесформенной деревянной игрушки для духов. Женская тайхо — из двух корзиночек, веера, лучка для отбивки хлопка, порции бетеля и иного типа игрушки для духов. Тайхо хранятся ныне в каждой семье, входящей в большую группу. Прежде они хранились в общинном доме-хранилище все вместе. За ними ухаживали, о них заботились, боясь потревожить, разрушить, так как и то и другое было равносильно болезни или смерти самого человека, чья тайхо пострадала. Если кто-либо умирал, его тайхо относили в чащу леса и бросали там или же сжигали на могиле.

У мяоязычных народов, равно как и у многих их соседей — тай, нун, вьетов и ханьцев (китайцев), роль тайхо выполнял личный «гороскоп» — локменг — деревянная дощечка или лист бумаги, куда записывали день, год рождения и имя каждого члена семьи.

Если тайхо — дух — защитник человека, то локменг — его судьба. Сохранность локменга отражается на здоровье того, чьи данные он несет. Давным-давно у многих народов Индокитая верили, что, похитив локменг врага и разрушив его, можно нанести врагу вред, соответствующий размеру порчи локменга, или даже погубить врага, уничтожив его «гороскоп».

Аналогами тайхо являются бурятские онгоны, локменгов — леканы, которые воспринимаются как предметы, где обитает дух человека.

Наиболее явной формой фетишизации специально сделанных предметов культа, появившихся задолго до культа предков (которые могут выступать и в антропоморфном виде, и в форме рисованного или письменного изображения имени предка), являются доси и алэлы кетов — аборигенов приенисейской тайги.

С обыденной точки зрения и доси и алэлы — типичные идолы, упоминаемые во всех дореволюционных описаниях верований сибирских народов.