Шепот звезд

Он не хотел напускать в кабину холод и показывал сквозь закрытую форточку пальцы по номеру запускаемого двигателя.

Второй пилот глядел как завороженный на стариков, взявших в свои руки инициативу. Их, казалось, не очень смущал вал торошения, который двигался к полосе: для этих льдов самолет - что маленькое насекомое.

Махоткин осмотрел приборы, назначение некоторых знал только теоретически, но то, что необходимо для взлета, мало изменилось с каменного века авиации.

После длительной стоянки двигатели зависали, давали заброс температуры, Иван Ильич время от времени позволял себе запрещенные приемы - щелкал кранами остановов.

– Не сумеем ли уйти на новую полосу?
– спросил он.

– Нет, - отозвался Махоткин.
– Все осмотрел. Пути нет.

– Уйдем в конец этой полосы, - сказал Иван Ильич.
– Все-таки я проверю работу двигателей и систем и... Бери, Вася, общее руководство. КВС, считай, убит - выронил знамя.

– Что ж, - согласился Махоткин и, повернувшись к радисту, сказал: Читай молитву!

– Есть читать молитву!
– почему-то весело отозвался тот и принялся читать карту предполетных обязательных проверок.

Ему отвечали: есть! согласовано! выставлено! проверено! норма!

Иван Ильич занял место бортмеханика на подвесном кресле, надел гарнитур и поправил лорингофон.

– Экипаж, выруливаем!
– сказал Махоткин и снял машину со стояночного тормоза.

Проехал несколько метров вперед и стал разворачивать машину по малому радиусу. И порулил в конец полосы, подальше от вала торошения.

После того как Махоткин принял на себя командование, Иван Ильич стал обращаться к нему на "вы".

– Вы, командир, рулите, а я послушаю, как гремит нога.

Через минуту он вернулся и снова занял свое место.

– Ни черта не пойму. Моторы гудят, снаружи ревет.

Махоткин запросил разрешение на руление, хотя уже рулил вовсю.

– Руление разрешаю, - отозвался РП (руководитель полетов) прокуренным голосом.

Махоткин рулил неспеша, время от времени подтормаживал педалями; кабина при этом плавно уходила вперед, и самолет, как сказали бы моряки, подвергался килевой качке.

Махоткин прошел полосу до конца, развернулся и поставил машину на стояночный тормоз. Он испытывал давно забытое чувство маленького мальчика, который со своего велосипеда пересел на соседский и обнаружил, что соседский и выше, и удобнее, и даже послушнее в управлении. Старики переглянулись. И вдруг Махоткин слегка улыбнулся и подмигнул.

– Вас понял, - отозвался Иван Ильич.

Махоткин нажал кнопку переговорного устройства и дал команду:

– Стюарду и двум слесарям немедленно покинуть борт через задний люк! Немедленно!

И стал внимательно глядеть через переднее остекление вперед, в сторону предполагаемого взлета.

– Покинули борт, - доложил Иван Ильич.
– Задний люк закрыт, лампочки горят.

Махоткин перекрестился.

– Трещина прошла вдоль полосы, - сказал Иван Ильич.
– И вправо взять нельзя: торосы; влево некуда. Взлет по дуге. Дай ногу.

– Приготовиться к взлету, - сказал Махоткин.
– Второй пилот - только на приборы. Крестинин, диктуйте скорость!

– Есть!

– отозвался Иван Ильич.

– Экипаж, взлетаем!

– Скорость пятьдесят, семьдесят, сто, сто сорок, двести, - диктовал Иван Ильич - всех вдавило в кресла, неровности полосы перестали угадываться, - двести пятьдесят, рубеж, триста...

"Рубеж пройден - и дальше хоть издохни, а взлетай!" - мелькнуло в сознании.

Иван Ильич диктовал скорость, чувствуя внутренне, что творится безумие, которое так же объективно и непоправимо, как вал торошения, ломающий полосу. И безумие это - нарушение всех правил и инструкций, которые пишутся в авиации красным. Но в минуту сию ни о чем думать нельзя, главная его доблесть - выполнять свои обязанности, несмотря ни на что, служить дополнительными руками командиру, от которого зависели и техника, и жизни.

У самой воды Махоткин подорвал машину (кажется, на малой скорости) и дал команду:

– Убрать шасси!

– Есть убрать шасси!
– отозвался Иван Ильич и нажал тумблер.

И только после того, когда загудели моторы и щелкнули замки, до него дошло, что делать этого не следовало. Но шасси соскочили с замков, и делать что-либо теперь было поздно. Однако ноги встали на замки убранного положения, створки с легким хлопком закрылись, загорелись лампочки.

– Шасси убраны, - доложил он.
– Красные лампочки горят!

– Очень хорошо.

– Доверните на полградуса вправо, - уточнил курс штурман.

– Есть!

– Ой-ёй-ёй! Что же это мы, Ваня, с тобой наделали!
– укоризненно покачал головой Махоткин. С его лица ручьями катил пот.

Иван Ильич подал ему платок и предупредил:

– Не свежий.

Махоткин пренебрег предупреждением и, сняв гарнитур, вытер лоб, нос, потом брови.

– Какой пример мы показываем молодежи!
– продолжал Махоткин "мучиться" угрызениями совести.
– Ведь мы давно списаны по здоровью. Как нам не стыдно!

– Да, нарушение... это... Взлетел не хреново, но подорвал на малой скорости.

– Врешь, Ваня. Нормально я подорвал, да и некуда было дальше разгоняться.

– Товарищ командир!
– испуганно заговорил радист, придя наконец в себя.
– Ваши слова идут в эфир!

– Да? Ой, как плохо! Что же мы, Ваня, будем делать с тобой? Мы наговорили на четырнадцать лет! Не дают поговорить.

Махоткин снял гарнитур, повесил на штурвал и сказал второму пилоту:

– Делай все, как учили, а я временно устраняюсь.

Заняли эшелон, взяли курс, стали на автопилот, второй пилот расслабился.

– Что же теперь будет?
– спросил он.
– Мы командира оставили на льду!

– Думаю, он не очень рвался лететь, - улыбнулся Махоткин.

– Как вы думаете, мне за это вклеют?

– Вклеют, будь спокоен, - пообещал Махоткин.
– По первое число.

Никто никогда не видел его в таком веселом расположении духа.

– А-а, ничего!
– отмахнулся второй пилот.
– Зато летал с Махоткиным.