Шереметевы. Покровители искусств

Прасковья, чистой душе которой чужда была зависть, восхищалась ею вместе с другими, а Татьяна любила слушать чистое пение девушки, и вскоре они стали подругами. Неудивительно, что граф забрал Татьяну в Петербург, когда решил переезжать, – он знал, что для Прасковьи она ближе сестры.

Фактически, подруги по театру составляли весь круг общения Прасковьи – большую часть времени она проводила в стенах Фонтанного дома и выезжала главным образом в церковь.

Но, спустя некоторое время, Николай Петрович Шереметев, наконец, решил представить возлюбленную свету.

Конечно, он не мог представить ее как крепостную артистку, и решил устроить небольшую мистификацию. Заранее пустив слух, что из Франции приехала известная актриса неземной красоты, он пообещал устроить ее выступление на приеме в своем Фонтанном доме. Общество было заинтриговано, все с нетерпением ждали начала выступления.

И вот, наконец, загадочная артистка предстала перед публикой. Тонкая фигура, окутанная дымчатым шелком, появилась на сцене. На шее девушки сверкали фамильные драгоценности Шереметевых, и по залу пронесся шепот.

Неужели новая фаворитка графа? Но если он надел на нее украшения, верно, думает жениться?

Тем временем голос, выводящий слова французской песни, был настолько прекрасен, что шепот смолк. Все могли только наслаждаться прекрасным выступлением, но едва девушка замолчала, раздался голос:

Позвольте, но разве это не крепостная Шереметева? Не Прасковья Жемчугова? Мне кажется, я видел ее в Кусково, в одном из спектаклей.

Возмущению света не было предела. Распутство графу охотно простили бы, но такую верность и любовь – никогда. Слишком многие девушки мечтали выйти за него, слишком многие молодые вдовушки бросали в его сторону многозначительные взгляды, слишком многие беднеющие аристократы, имеющие дочерей на выданье, мечтали породниться с графом Шереметевым.

Подумать только, и он посмел надеть на эту крестьянскую девчонку украшения своей матери! Бедняжка Варвара Алексеевна, если бы она только могла это видеть!

Обман полностью раскрылся.

Глава 13 «Вечор поздно из лесочку…»

Теперь не могло быть и речи о том, чтобы Прасковья появилась на сцене. От переживаний девушка слегла. К тому же из-за сырого климата Петербурга обострился наследственный туберкулез, и она совершенно потеряла голос.

Прасковья все больше времени проводила в слезах. Мало она натерпелась насмешек от своих же, от крестьян, пока жила в Кусково?! Мало над ней насмехались, дразнили ее, кричали обидные слова?! Теперь и в Петербурге на нее ополчились, да не крестьяне уже, а дворяне, которые прежде рукоплескали ей на спектаклях и восхищались ее голосом – голосом, которого теперь у нее не стало.

Сидя в одиночестве, она вновь и вновь вспоминала счастливые девять лет, которые провела с Николаем. Вспоминала их первую встречу – что было бы, если бы тогда, встретив Николая в поле, она отказала графу? Спокойная жизнь в деревне, дети, покой и уважение.

Слова сами возникли в голове, и она потянулась дрожащей рукой за пером и бумагой. Перед глазами встали родные пейзажи Подмосковья, лица подружек. Вспомнила она и Ивана, за которого хотели отдать ее замуж. Строки возникали на бумаге из ниоткуда, будто сами собой:

Вечор поздно из лесочкуЯ коров домой гнала,Лишь спустилась к ручеечку,Близь зеленого лужка:Вижу, едет барин с поля,Две собачки впереди,Два лакея назади.Повстречавши он со мною,Бросил взор свой на меня:«Здравствуй, милая красотка,Из которого села?»«Вашей милости крестьянка», —Отвечала ему я.«Ты скажи, моя милая,Чьего дому, чьего матери-отца?»«Вы изволите знать Петрушку:Я его, сударь, сестра». —«Не тебя ли, моя радость,Егор за сына просил?Нет, Егоров сын не стоит,Не к тому ты рождена:Вот ты завтра же узнаешь,Какова судьба твоя!»Я пришедши домой,Всех подружек собрала:«Вы послушайте, подружки,Что мне барин говорил, —За себя замуж просил».Все подруженьки взглянули,Улыбнулись надо мной:«Его воля, его власть,Куда хочет, и отдаст!»Хоша барыней я буду,Я Ванюшу не забуду:Я Егорову семьюВсю отроком слобожу,Вот я милого ВанюшуНа волю отпущу!

Но ведь не просит ее барин замуж за себя, и никогда не попросит – не бывало такого, чтобы граф женился на крестьянке, пусть уже и не крепостной, а вольной. И Прасковья снова залилась слезами.

Граф тем временем не находил себе места и понимал, что не может, даже в угоду всему свету, расстаться с возлюбленной. Он закрыл свой театр, по просьбе примы назначив актрисам приданое. И, наконец, решился на обман.

Граф Шереметев решил найти доказательства того, что предки Прасковьи Ивановны происходили из «благородного сословия».

В этом деле ему помогали самые доверенные служащие – крепостной стряпчий Никита Гаврилович Сворочаев и Меркулов, «служитель дома» обер-камергера и действительного статского советника князя Александра Михайловича Голицына, с которым граф поддерживал дружеские отношения.

Найди обедневший дворянский род, – говорил граф Меркулову, – который согласился бы за хорошую плату приписать отца и деда моей Прасковьи к своей фамилии. В западных губерниях империи есть, я слышал, несколько родов шляхтичей Ковалевских, так ты их мне отыщи. Помочь может Алексей Федорович Малиновский, директор Главного архива. Он и сам, как говорят, когда-то себе так родственников нашел, чтобы должность хорошую занять, так что ты ему заплати, он и не откажет.

Меркулов с Малиновским много дней провели в архиве, среди пыльных бумаг и изъеденных мышами списков, пока, наконец, не отыскали необходимую справку, из которой следовало, что в 1666 году во время войны России с Польшей в плен попал некий Якуб Ковалевский. Оказавшись в Москве, он утверждал, что «у его отца и у него есть населенные деревни и служил он шляхетскую службу». Шляхтича Ковалевского по его просьбе приняли на службу к русскому царю.

Дальнейшая легенда сочинилась будто сама собой. Меркулов в два счета составил документ, что внук шляхтича Ковалевского, Степан Сергеевич Ковалевский, «вольный послуживец» графа Петра Борисовича Шереметева, по ошибке был записан в подушный оклад во время ревизии 1744 года и стал таким образом крепостным.

Одновременно Меркулов сочинил еще один документ – письмо к графу Шереметеву, помеченное 12 января 1747 года, которое чудесным образом нашлось в графском архиве и из которого следовало, что Степан Сергеев сын Ковалевский «…службу вашему высокографскому сиятельству верно и неизменно отец мой Сергей Яковлевич служил его высокографскому сиятельству блаженной памяти фельдмаршалу и от службы своей никогда не отбывал, только известно вашему высокографскому сиятельству, что дед мой родной Яков Семенович был не в рабстве, а послуживец ваш природный польский шляхтич прозванием Ковалевский, герб свой имеет, ныне слышу, что записывают в ревизские подушные оклады и прозвище ныне переменили на Кузнецовых. Смилуйся, государь, ваше высокографское сиятельство, явите отеческую высокую вашу милость, не приписывайте ныне в крепостные. Я и без того верный ваш слуга до смерти».

Далее он писал, что со временем их родовую фамилию изменили сначала на Ковалевых, потом на Кузнецовых, поскольку на графской службе занимались они кузнечным делом.

Но этого было мало – требовались более веские доказательства.

По закону при отсутствии документов – в случае их утери или утраты – можно было обойтись свидетельствами местных дворян. Если таковых набиралось двенадцать «благородных особ», этого было достаточно.

Меркулов и тут помог Шереметеву – он сумел найти таких свидетелей и подготовить депутатов дворянского собрания губернии, чтобы вопрос поскорее решился в пользу графа Николая Петровича.