Шесть мессий

— Канацзучи.

— Кана… Это по-английски что-нибудь значит?

— Это значит «молот».

— Ага, вот оно как, — промолвил Фрэнк, опуская наконец ствол. — Ну что ж, Молот, пойдем устроим здесь маленький переполох.

Канацзучи отступил в сторону, и Фрэнк выбрался из фургона. Они осторожно присматривались один к другому: сближавшие их обостренное профессиональное чутье и общее дело уравновешивались великолепно развитым у обоих инстинктом самосохранения. Каждый ждал, когда другой сделает первое движение; наконец, словно партнеры в танце, оба повернулись и направились к конюшне.

— При въезде они забрали у меня личное оружие, но винтовка, лежавшая в седельной суме, осталась. Да и заглянуть мне за голенище у них ума не хватило. — Фрэнк прикоснулся к рукояти запасного кольта. — Становится неспокойно. Ты ведь тоже это чуешь?

— Да.

— Похоже, это уродское шоу подходит к переломному моменту.

— Переломи шею, устрани голову, и тело упадет.

— О, ну это как раз по твоей части.

— Прошу прощения?

— Молот, это что-то вроде шутки.

Японец задумался, потом кивнул.

— Понял.

Они остановились, не дойдя нескольких шагов до конца переулка. Смех, донесшийся следом за аплодисментами со стороны театра, неожиданно стих, сменившись жутковатой тишиной. Окна обоих этажей Дома надежды светились, широкое парадное крыльцо охраняли по меньшей мере шесть караульных.

— Похоже, этот преподобный Дэй и есть тот, кого мы ищем, — произнес Фрэнк, чиркая спичкой о стенку сарая и раскуривая сигару с обрезанным концом.

— Дом охраняют двенадцать человек, у заднего входа только трое, — сообщил Канацзучи, наблюдавший за передвижениями.

— Дом обходят?

Канацзучи кивнул.

— Меняются каждый час.

Фрэнк посмотрел на часы.

— У меня имеются соображения насчет того, как проникнуть в дом.

Пока они шли через главную улицу, он объяснил своему напарнику, в чем эти соображения состоят. И тот с ними согласился.

Они свернули в очередной переулок и приблизились к задним дверям Дома надежды. На крыльце сидели трое караульных, вооруженных винчестерами и кольтами. Макквити сделал пять шагов вперед, держа руки вверх. Канацзучи следовал за ним с пистолетом Фрэнка за поясом. «Косец» был убран с глаз подальше, за спину под одежду, а стволом винтовки японец подталкивал Фрэнка в спину.

Караульные — мужчины в свободной черной одежде — настороженно уставились на них, затем дружно поднялись с крыльца.

— Этот человек забрался в конюшню, — сообщил Канацзучи.

— Сказано же тебе было, сукин сын косоглазый, — произнес заплетающимся языком Фрэнк и качнулся, точно пьяный, — я хотел убедиться, что о моей лошади позаботились как следует…

— Заткнись! — бросил главный охранник.

— У нее на прошлой неделе были колики, тут внимание требуется, а эти чертовы конюхи вечно…

Канацзучи ударил его по затылку прикладом, да так, что сбил Фрэнка с ног, и тот упал перед ступенями. Трое охранников с любопытством смотрели на поверженного ковбоя, опустив ружья. Тот схватился руками за живот и застонал, делая вид, будто его сейчас вырвет.

— Один из гостей? — спросил чернорубашечник.

— Да. Вот, напился, — ответил Канацзучи.

— Надо его протрезвить.

Когда двое стражников нагнулись, чтобы подтянуть Фрэнка за руки, он выхватил длинный нож Канацзучи. Вскочив на ноги, Макквити толкнул одного из них плечом в грудь, припечатал к колонне, затем вонзил в него нож позади левого уха. Мужчина умер, не издав ни звука.

Позади дважды раздался свистящий шелест — что-то вроде звука дождевых струй, — а когда Оленья Кожа обернулся, то увидел, что оба караульных упали и их головы откатились в сторону. При этом меч Канацзучи уже вернулся в ножны.

Черт возьми! Этот малый определенно знал свое дело!

Канацзучи бросил Фрэнку его ружье; тот поймал его одной рукой, после чего обменял длинный нож на свой пистолет.

Японец вложил вакидзаси в ножны, Оленья Кожа убрал кольт в кобуру. Они двинулись к задней двери и замерли с обеих сторон от нее.

— Не стоило бить меня так сильно, — проворчал Фрэнк.

— Так натуральнее.

— Хорошо, что мне не пришлось изображать мертвеца.

Никто не появился — ни один из караульных на стычку не отреагировал. Фрэнк толкнул дверь, она оказалась открытой.

Коридор освещали тусклые лампы, толстые ковры заглушали шаги. По всему дому была расставлена обитая бархатом мебель, над лестницами висели хрустальные люстры — и ни одной плевательницы. Роскошь, да и только: почище, чем в борделе в Сент-Луисе.

Из гостиной слева от них, раздвижные двери которой оставались полуоткрытыми, донесся властный голос. Находившиеся внутри четверо чернорубашечников получали указания от человека, явно обладавшего властью, — высокого блондина с заметным иностранным акцентом. Это была та самая шайка, прибытие которой Фрэнк видел сегодня.

— …В телеграмме сказано, что они сошли с поезда в Прескотте и пересели на лошадей сегодня после полудня. Ищите их на восточной дороге. Пятеро мужчин, одна женщина; с ними должна быть книга. Пусть едут: возьмете их, когда они минуют ворота. И помните, преподобный не заплатит нам деньги, пока не получит эту книгу. Действуйте!

Четверо мужчин двинулись к раздвигающимся дверям. Канацзучи с Фрэнком скользнули через холл в какую-то темную комнату и теперь наблюдали за происходящим оттуда.

— Мистер Скруджс!

Один из четверых, мужчина с наивно-детским лицом, несший саквояж, послушно остановился. Блондин положил ему руку на плечо.

— Вы останетесь со мной.

Фрэнк с Канацзучи выждали, когда закроется входная дверь, и лишь тогда вернулись в холл. Сквозь занавески они видели караульных, охранявших переднее крыльцо. Держа руку на эфесе меча, японец кивнул в направлении лестницы, его спутник понял, что он имел в виду; они двинулись наверх и остановились на лестничной площадке, когда услышали наверху скрип половиц. Еще один чернорубашечник; перегнувшись через перила, он всматривался вниз, проверяя холл перед входом.

Канацзучи резко взмахнул рукой. Охранник осел на пол, вцепившись в клинок, торчавший у него из горла. Японец бесшумно, в три прыжка, преодолел остаток пролета, поставил ногу на шею стража и сломал ее.

«Да уж, этот малый свое дело знает», — подумал Фрэнк и последовал за ним.

Они вошли в первую комнату по правую сторону холла, и Канацзучи запер за ними дверь. Они оказались в светлом, более обжитом, чем большинство других, помещении. По стенам тянулись полки с книгами, письменный стол был завален бумагами, рядом, на подставке, красовалась раскрытая Библия.