Шестая жизнь Дэйзи Вест

— Не бери отсюда, — выпаливаю я, не успев даже подумать. Рука Мэйсона замирает в воздухе. Они с Кэйси одновременно поворачиваются и смотрят на меня. Их лица трансформируются: сначала на них отражается замешательство, затем шок и, наконец, гнев.

— Почему? — спрашивает Мэйсон.

Я не отвечаю ему.

— Почему я не должен брать отсюда? — повторяет он.

Я стою, не шевелясь, и не произношу ни слова.

— Что ты сделала? — чуть ли не кричит на меня Мэйсон. Я начинаю пятиться. Он никогда не разговаривал со мной таким тоном.

Как ни странно, на этот раз мне на помощь приходит Кэйси.

— Дэйзи, ты понимаешь, что сейчас время — ценный ресурс, — произносит она спокойным голосом. — Мы можем поговорить об этом позже, — добавляет Кэйси, поворачиваясь к Мэйсону. — Сейчас нам нужны как минимум три пузырька, из какой части чемоданчика их лучше взять?

Я указываю рукой на вертикальный ряд слева и горизонтальный внизу.

— Ты уверена, что с ними все в порядке? — спрашивает Кэйси, следя за тем, как Мэйсон берет пузырьки.

Я киваю, стараясь ничего не говорить, чтобы не выдать себя, так как абсолютной уверенности нет. Стопроцентной гарантии я бы не дала. И своей жизнью клясться бы не стала.

А как насчет чужой?

— Иди в свою комнату, — говорит Мэйсон без выражения, закрывая крышку полевого контейнера для перевозки «Воскрешения». Проходя мимо, он не смотрит мне в глаза. Я слышу, как он чуть ли не бегом выскакивает на улицу и запрыгивает в машину. Кэйси, не говоря ни слова, отправляется вслед за ним.

33

Через несколько часов я вхожу в школу, чувствуя себя совершенно другим человеком, не имеющим отношения к той девочке, что появилась здесь несколько недель назад. Я не принимала душ и надела ту же футболку, в которой спала. Грязные непричесанные волосы собраны в небрежный хвост. Косметики на лице нет — не по той причине, что я могу заплакать и размазать ее, а потому, что краситься — значит тратить силы, а их у меня нет. На завтрак я съела три кусочка банана и выпила стакан колы. Не помню даже, чистила зубы или нет.

В школьных коридорах слишком шумно и слишком много света. Люди таращатся на меня, смотрят мне вслед, шепчутся за спиной. Они кажутся мне фоновыми фигурами с фотографии — нерезкими и расплывчатыми, вроде бы создают контраст, но толку от них никакого.

Поднявшись по лестнице, протискиваюсь сквозь толпу к своей раздевалке. У соседнего шкафчика стоят и болтают о чем-то девочки. Когда я подхожу, они перестают разговаривать и, расступившись, пропускают меня.

— Привет, Дэйзи, — говорит одна из них тихо.

— Привет, — отвечаю я, понимая, что не могу вспомнить, как ее зовут.

Выгружая из сумки учебники и позже шагая по коридору, стараюсь не смотреть на шкафчик Одри. И все же я вижу его. Тут же вспоминаю, как она стояла возле него и улыбалась мне, когда я впервые пришла в школу. Говорила о том, что ей нравятся мои туфли. Спрашивала, не хочу ли я сходить с ней позавтракать.

Дышала.

Жила.

У меня как будто пищевое отравление, но не физическое, а эмоциональное. Из меня как-то сразу все выходит: слезы, сопли, даже сдавленные крики и стоны. Ребята, проходящие по коридору, останавливаются и смотрят. Я бегу в кабинет медсестры и прошу ее освободить меня от занятий.

«Нервное истощение» — вот что написано на пропуске, который я предъявляю на выходе.

Два дня я изо всех сил стараюсь не реагировать на проявления внешнего мира. По крайней мере, мне кажется, что прошло два дня. Когда Мэйсону это надоедает, он взламывает замок на двери моей спальни.

— К тебе пришли, — говорит он. Я прикрываю лицо подушкой, чтобы не видеть ни его, ни кого-либо другого.

— Кто бы там ни был, скажи ему, чтобы уходил.

— Тебе придется это сделать самой, — говорит Мэйсон, выходя из комнаты.

Вместо него входит кто-то другой. Этот кто-то садится на край кровати и ничего не говорит. Я не убираю подушку: лежу, дышу в нее и жду. Между лицом и подушкой от влаги, содержащейся в воздухе, возникает эффект парной, но я не двигаюсь. А тот, кто сидит на кровати, продолжает молчать. В конце концов меня это начинает раздражать. Зачем приходить ко мне в комнату и просто сидеть здесь? Рассердившись на неведомого посетителя, отбрасываю подушку в сторону. Неожиданно передо мной оказывается человек, которого, я думала, мне уже никогда не увидеть.

— Сидни?

— Привет, солнышко, — говорит она голосом, всегда внушавшим мне позитивное настроение. — Я слышала, тебе последнее время нелегко приходится.

Напоминание о трагедии делает свое дело: я снова начинаю всхлипывать. Сидни придвигается ближе — садится прямо рядом со мной — и обнимает меня. На ней серый свитер, который — я просто уверена в этом — будет безнадежно испорчен прикосновением моей заплаканной физиономии, но ей, похоже, до этого нет дела. Мы сидим долго — Сидни гладит меня по грязным волосам, а я плачу, уткнувшись в ее плечо, пока не кончаются слезы.

После этого мы с ней несколько часов разговариваем. Я рассказываю Сидни об Одри — описываю каждую минуту, которую помню. Делюсь с ней почти всем, что было в последнее время, кроме самых интимных моментов, касающихся отношений с Мэттом. Признаюсь, что чувствую себя виноватой в том, что была у Меган, когда Одри умирала. Потом вспоминаю, что в проекте начались какие-то изменения, выводящие Мэйсона из себя, что есть еще неприятные моменты, о которых мне не хочется сейчас говорить.

— Ты пытаешься взгромоздить на плечи весь мир, — замечает Сидни. — Понятно, почему ты решила запереться в комнате.

— Жаль, что Мэйсон не понимает все так же хорошо, как ты, — говорю я.

— О, Дэйзи, стоит отдать Мэйсону должное, — возражает Сидни. — Он не всегда представляет, что нужно делать, но у него хватило ума позвонить тому, кто может знать. Кроме того, он понимает, что происходит с тобой, лучше, чем ты думаешь.

— Может быть… — говорю я, не слишком веря самой себе. Все-таки Мэйсон — ученый, а ученые — люди неэмоциональные. — Просто я не понимаю, как дальше жить. Как я буду без Одри, ума не приложу. Что делать?