Шестьдесят смертей в минуту

– Богатые в тюрьмах не сидят, – ответил Садыков, – на то они и богатые. Тюрьма – это для таких, как я, и для тех, кто еще беднее моего.

– Ну, это не нам решать, посадят Рогова или нет, – ответила Джейн. – Наша задача – закончить сбор образцов и доставить камни в Душанбе. А там отправим их в Москву.

– Отправим, – кивнул Рахат. – Чего не отправить? Это просто. Вы мне скажите: сколько вам лет?

– А почему вы спрашиваете?

– Потому что вы, взрослый человек, рассуждаете будто ребенок. Рогова посадят… Это похоже на сказку.

– По-вашему, на земле нет ни законов, ни справедливости? – Джейн, не отрываясь, смотрела на своего собеседника, и огоньки в ее глазах разгорались все ярче. – И правосудия тоже нет? И любой богатый подонок может жить с убеждением, что все вокруг продается? И судьи, и законы, и вы, и я. Что он может безнаказанно отобрать у любого из нас деньги, имущество и даже жизнь? Вы искренне так считаете?

– Ну, не совсем так, – замялся Садыков. Он решил, что напрасно ввязался в эту пустую перепалку, потому что спорить с женщиной – все равно что лаять на собаку: только горло драть без толку.

– Нет, вы ответьте, – настаивала Джейн.

– Хорошо, отвечу. Чтобы вы поняли, расскажу такой случай. Я был подростком, рос в горном ауле, пас скот одного землевладельца по имени Иса. Этот богач отобрал у бедного мужчины молодую жену, а его самого избил рукояткой плетки. Бедняк оправился от побоев, подкараулил того богача на улице и выстрелил в него из старого одноствольного ружья. Не убил, но ранил. Порох в патронах был плохой… Теперь подумайте: кому тот бедняк сделал хуже? Своей молодой жене? Нет. Ей у богатого жилось хорошо. Тому богачу? Тоже нет – его рана быстро зажила. Самому себе? Да. Именно себе. Я не стану подробно рассказывать, как он умирал, иначе вы не уснете от страха.

– Вы говорите о другом.

– О том самом говорю, – буркнул Рахат. – Я не дурак, хоть и образование так себе. Есть такая пословица: с сильным не дерись, а с богатым не судись.

– Тогда мне вас жаль. Жить с такими убеждениями, рабскими, холуйскими, – это, наверное, очень тяжело.

С этими словами Джейн легла и завернулась в одеяло.

Какое-то время Садыков сидел, разглядывая языки пламени. Когда костер начал гаснуть, он всмотрелся в темноту. Показалось, на склоне холма мелькнули два зеленоватых огонька, будто отблеск пламени упал на бутылочное стекло. Когда среди ночи видишь волчьи глаза, сердце проваливается куда-то и перестает биться. Через четверть часа над холмами раздался унылый вой.

Словно откликаясь на эти звуки, беспокойно заржал мерин Погост, привязанный к ближнему дереву. Рахат вытащил пистолет, уселся поудобнее и стал ждать. Но все звуки вскоре смолкли, а темнота сделалась такой густой, что в двух шагах от огня ничего не разглядеть.

Подбросив хвороста в костер, Садыков прислушался: волчий вой, протяжный и далекий, долетал с противоположного склона холма. Он стихал, а потом снова набирал силу, становился все ближе. Прошло время, и Рахат стал думать, что ночь уже на исходе, ближе к утру бояться нечего, в это время волки не нападают. Он бросил в едва тлеющий огонь хвороста, сухие ветки затрещали, пламя поднялось высоко, к самым звездам, и задумался.

Эта американка – женщина симпатичная, положительная, но очень наивная и бесконечно далекая от настоящей человеческой жизни. Возможно, в Америке можно посадить на скамью подсудимых богатого человека, со связями и общественным положением. Посадить только за то, что он продал землю с залежами руды, а деньгами не поделился с какой-то жалкой вдовой.

Эти опыты с камушками кончатся тем, что Джейн убьют. Разумеется, убьют, тут не может быть двух мнений. И сделают так, что близким Джейн, ее родственникам или друзьям, не достанется даже ее жалких останков, даже горстки пепла, чтобы похоронить прах. Спасение одно – выбросить из головы пустые фантазии о справедливых судах и неотвратимости наказания за содеянное зло.

Впрочем, ее все рано убьют. Она слишком глубоко забралась в эту историю, слишком многое узнала, чтобы остаться живой. А жаль. Очень жаль, когда умирает пусть глупый, но неплохой человек. «Лишь бы только не мне пришлось ее кончать, – подумал Рахат. – Лишь бы кому другому».

Он подбросил в костер очередную порцию хвороста и вдруг замер – свет пламени вырвал из темноты острую, заросшую желто-серой шерстью морду. Волк стоял в двадцати шагах от костра, оскаленные клыки блестели, глаза светились зеленоватым светом. Чуть позади стоял второй волк, крупнее первого, с массивной грудью и мощными короткими лапами. Видно, животные так голодны, что, не побоявшись света, решились напасть на человека.

Рахат очнулся от глубокой задумчивости, подскочил на месте. Пальцы сжали рукоятку пистолета. Четыре выстрела ударили без остановки, один за другим. Первый волк, подпрыгнув на месте, завыл, развернулся и упал на землю. Второй мгновенно исчез в темноте. Садыков послал ему вслед еще две пули. И тут увидел лицо Джейн, бледное от страха.

– Развелось вас, сволочей! – заорал он. – Проклятое отродье!..

Джейн присела к костру, протянула руку к пламени и сказала:

– Давайте пистолет. Я буду дежурить.

Рахат не стал спорить. Он улегся на земле, накрылся одеялом и тут же уснул.

Капитан Урузбеков постучал в ворота дома Фарада Гусейнова, старейшины рода. Открыл молодой человек, внук хозяина. Кажется, сам Гусейнов не мог вспомнить, сколько у него жен, детей, внуков и правнуков. Молодой человек провел гостя через старый сад, через заросли дикой вишни и кипарисов туда, где в тени деревьев стояла летняя юрта Гусейнова.

Капитан разулся, откинув полог, вошел внутрь, воздал славу всевышнему и низко поклонился Гусейнову. Тот сидел на пятнадцати коврах, сложенных один на другой. В светлой летней рубахе с открытым воротом на завязках, обнажавшим шею и чудовищный шрам, проходящий через нее от подбородка до левой ключицы, хозяин поприветствовал гостя и проскрипел, чтобы тот садился напротив него. Потом сделал знак двум юным женам выйти из юрты.

Фарад своими руками налил гостю пиалу чая и разломил лепешку. Урузбеков занял то место, на которое ему указали, и, как принято, завел пустой разговор о политике и погоде. Так полагается среди уважаемых людей: серьезная беседа требует вступления, разминки. Осушив вторую пиалу, Гусейнов потеребил жидкую седую бороду и спросил, что делается в поселке. Старик не задавал вопросов, если не знал на них ответы.

– Молва идет, будто поймали нехорошего человека, – проскрипел он. – Какой-то приезжий ветеринар пытался надругаться над ребенком.

– Было такое дело.

Помолчав минуту, Гусейнов сказал, что люди болтают, будто ветеринар невиновен, что того мальчишку он и пальцем не тронул. А милиция наехала на беднягу просто потому, что капитану Урузбекову физиономия приезжего человека не понравилась, а машина «Жигули», наоборот, очень даже приглянулась.

Капитан с раздражением подумал, что эта старая сволочь Гусейнов хочет стать богом для сельчан. Присвоил себе право карать и миловать только потому, что он старейшина влиятельного рода. И еще самый богатый человек, который купит и перекупит всю милицию и начальство из района.