Смотри, как все влюбленные смешныпод занавес, к исходу сентября,в листву, как в желтый дом, заключены,запаяны, как в капле янтаря.Смотри, как понижается в кровивосторженности косенький процент,как ловко отвлекают от любвизубная боль и повышенье цен.Смотри, смотри, язвительный герой,и усмехнись, не замечая, каки над тобой кленовый кружит ройи ладит шутовской тебе колпак.
«Я люблю так давно, что уже повзрослели и те…»
Я люблю так давно, что уже повзрослели и те,кто был сказочно мал, когда всё началось и осталось.Наросло без числа новых связей, сюжетов и тем,жалкий страх мой расцвел, подросла моя страшная жалость.Этих зябко сквозящих фигур и
несбывшихся лицв каждой клеточке жизни, в случайном зазоре, пробелея так долго боюсь, что все дети уже родились,потому что все умные Эльзы давно поглупели.
«В этом городе тесном, где все надоели друг другу…»
В этом городе тесном, где все надоели друг другу,И язык онемел от привычного бодрого «здрасьте»,Где нельзя наклониться, шагнуть или вытянуть руку,Не наткнувшись на чье-то махрово цветущее счастье,Где годами живет у меня под окном на забореОбъясненье в любви симпатичной соседке Наташе,Где заплачь о себе— и придется на чье-нибудь горе,Где приходится жить, потеснившись, и нашим и вашим,Где приходится им враждовать и ругаться вполсилы,Где и я так ждала и прощала, как больше не буду.В этом городе, все получив, чего я не просила,Говорю: «Здесь я все прожила, не хочу даже чуда».
II
«Что злость проходит, кто тебе сказал…»
Что злость проходит, кто тебе сказал?Ей никогда не сделаться вчерашней.Вновь Бенуа построенный вокзалнесет ложноготические башни,как вечный контролер, плывет на нас,все время входит в Новом Петергофе.Я зла на жизнь, когда она— анфас.Мне жаль ее, лишь повернется в профиль,как человека в сером у окна,которому так тягостно не спится.Когда бывает жизнь совсем больна,она такие выбирает лицаи в них молчит, укрывшись с головой,к чертам их привыкая, как к одежде.Молчит и едет. А пейзаж живойпытается развлечь ее в надежде:а вдруг поправится! Ну что ж, пускайтесь в пляс,проезжие дома и лес прохожий!Ведь только и надежды, что на вас,надежды, на отчаянье похожей.
Уборка
Вещей, простых и настоящих,мне не хватало.С трудом открыла нижний ящик—всё заедало!Больничный пасмурного цвета,не раз продленный,и профсоюзного билетамундир зеленый…На снимке бледном и размытомпод икс-лучамимой зуб ещё болел пульпитом,белел печально.Смешались скрепки, папки, люди,медикаменты,открытки: яблоки на блюдеи пляж, где тенты.Я запихнула всё обратно,отбросив жалость,—лицо двоюродного братаслегка помялось.А помню брата я нескладным,всегда последним,в Таврическом саду прохладном—девятилетним.И скобку на зубах, и папку,—на ней съезжалис горы зимой, в сугробе шапку…Беда с вещами!Их тьмы и тьмы. Какие тучилегли на плечи!Я помню всё гораздо лучше,чем эти вещи.Я, собственно, письмо искала:«Ушел туда-то…»Слова я помню: там их мало,вот только дата!Я помню, что начало лета,я— в чем-то желтом.Как знать, что на тебе надето,когда «ушел» ты?Какой был год, узнать бы точно,и как давно мыпожизненно теперь, бессрочнос тобой знакомы.
«Так много печали в оранжевом цвете…»
Так много печали в оранжевом цвете,и в желтом, и в желтом так много печали!Сильнее других это чувствуют дети.Их оповещает о близком началеучебного года настурций цветеньеи пчелы, и шмель-одиночка с мотором—июльские первые предупрежденьяо чем-то большом, неизбежном и скором.Начнутся осенние кроссы на время,заколет в боку, ярко вспыхнет дорога,и вдруг перестанешь держаться со всеми,начнешь отставать, отставать понемногу…И все потеряются в желтом мельканье,А ты не успеешь. Тебя обманули.Верней— умолчали, что хватит дыханьяне дальше настурций, не
дольше июля.Ведь все пробежали сияющим парком.Ведь все уже знали и просто молчалио том, что вот именно в светлом и ярком,в оранжево-желтом так много печали.
«Кончилось письмо, страница, строчка…»
Кончилось письмо, страница, строчка.Влажный сумрак разведя руками,вплыть в обложку. Где-то там есть точка,между письменным прибором и очками,та, в которой на листе бумагиначиналось, скажем: «Здравствуй, Оля»В пасмурности этой столько влаги—воротник поднимешь поневоле.Пожила, но не осталась скука,холодно и нечего украсть ей.Комната пуста и близорука—ничего не видит дальше счастья—суховатым словом «переписка»обозначить с жизнью отношения,как бы та ни подходила близко,не спросив на это разрешенья.Будем наводить мосты пунктиром,из обложки пасмурного цветабудем переписываться с миром,«Здравствуй», – выводить и ждать ответа.
«Видишь не дальше носа— такой туман…»
Видишь не дальше носа— такой туман.Упираешься взглядом в пустой товарный вагон.Сопротивляясь, пространство вытолкнет, как лиман,в ту же точку, откуда брали разгон.Да, перемены есть: тогда гобойв переходе метро сопел, теперь— кларнет.Но все происходит с тобой, опять с тобой.Это все еще ты, а прошло, например, семь лет.Так плыви себе под кларнет, гобой, фагот.Суетись, пританцовывай, не понимай,почему тебе нужен этот, не близок тот,и тебя выбирает хам, войдя в трамвай.В ту секунду, когда поймешь, какой законвозвращает тебя в неясность из пустоты,и откроется горизонт, отойдет вагон,вдруг окажется: это уже не ты.
III
«Чужой язык меняет голос…»
Чужой язык меняет голос:тон повышает, понижает.То серебрит, как время волос,то будто в воду погружает.Пугают сны таким кошмаром:стучусь к тебе, а дверь закрыта.Ты отвечаешь мне на старомостывшем языке забытом.Твой голос тише стал и глуше.За словом— шлейф беззвучной пыли.Ты не устал и не простужен—тебя там просто подменили.Я говорю: «Открой»– на четком,обидно правильном наречье,как будто вычистили щеткойвсе звуки перед нашей встречей,обильно смазав, как детали.Твой диалект— сухой и мертвый,как будто голос твой пытали.На пленке ставят мне затертойостанки, усмехаясь криво…Страшней, чем двери, даже стены,больнее ссоры и разрывалюбые тембра перемены.
«Дорогой кто угодно, за Ваше письмо…»
Дорогой кто угодно, за Ваше письмоОт 9-го ноября— большое спасибо.Да, болею, но это пройдет само.Все хорошо, а точнее, невыносимо.Когда говорят, что мы совершаем кругОбщий для всех, обычный, – то это враки.Каждый из нас дает свой отдельный крюк,И нам позавидуют бешеные собаки.«Все проходит, и раньше всего любовь.Два года— и все, начинай сначала».Чтобы больше не слышать подобных слов,О любви я попросту замолчала.Перешла на «приятно было узнать»,«Очень рада», «удачи», «пиши», «посылаю», «вышли».Сама отдала все то, что можно отнять,И сохраняю только такие мысли,К которым не подобрать ни ключа, ни слов.Во всяком случае, как правило, не находим.Да здравствует почта— честный, простой улов:О здоровье, работе, конечно же, о погоде.
«Влюблённый для друзей потерян потому…»
Влюблённый для друзей потерян потому,Что верен до конца сомнительной догадке:Вокруг идёт война, и следует емуТо молча выжидать, то мчаться без оглядки.Любимых к нам вели таким кружным путём,В такой кромешной тьме учили улыбаться…Назло придуман свет и звук изобретён,И тысячи вокруг прожекторов и раций.Чтоб не добил его попутчик-конвоир,Чтоб не прикончил взгляд и речь не доконала,Кто любит, тот бежит. Он трус и дезертир.Он без вести пропал, избегнув трибунала.