Как диверсант на парашюте,Спустился август незаметно.Он бродит, с жителями шутит,Повсюду ездит безбилетный.Он воздух варит, как варенье,На дачной плитке маломощной.Он строен, как стихотворенье,И опоясан рифмой точной.Он— рай, один лишь месяц раяВ году даётся человеку.Так что ты вспомнишь, умирая?Ночь, улицу, фонарь, аптеку,забытый зонтик, плащ кургузый,зловещий ветерок с канала.Мы таем, август, как медузы,которых в рай волной пригнало.Ты
благ, румян и однозначен,и как проколешься легко ты:как помидор, как детский мячик,как тот шпион из анекдота.
«Грозы патрулируют квартал…»
Грозы патрулируют квартал,ходят, ходят по цепи кругом.Ветер надорвался. Он усталплотный воздух гладить утюгом.Спящий безмятежно человекпортит бурной ночи весь пейзаж.Ливень бьёт по листьям и траве,злится, как ребёнок, входит в раж.Спящий видит разные слова,их легко читает по губамстранного, как сам он, существа.Ветер, не обученный словам,гнёт пространство, страшно шелестит,раздирая на куски кусты,сплющивает спящего в горсти.А к тому большое слово «Ты»подплывает на крутой волне.Он вдыхает соль его и йод.Лёжа наяву, к нему во снетянется, на цыпочки встаёт.Ночь ещё стоит на голове.Спящий всё не опускает рук.Он уже почти не человек,а тоскующий по смыслу звук.
«Северный ветер вылетает к нам на заданье…»
Северный ветер вылетает к нам на заданье—сеять болезни, гулять на осенней тризне,напомнить: кому не нравится мирозданье—добро пожаловать за границу жизни!«Жизнь хороша, потому что красива осень,»—уверяет парк, шорох его страстный.«Да, – говорю ему, – не бойся, тебя не бросим.Не уедем в Америку, как Свидригайлов страшный».Бог с ним, с парком, Бог с ним, не с нами.Жизнь хороша даже тем, что кивнув соседу,скажешь: «Такой-то умер. Вы его знали?»,тем, что веришь, когда обещают: «Я не уеду».
Слежка
Он тихо произнёссовсем простое что-то,сказал себе под нос,—и вот пошла работа:следим из-за угла,меняя рост и внешность,ведь слежкою былавсегда любая нежность,и воровством… Так вот—устал, и, значит, нужноулечься на живот,чтобы уснуть послушно.Следим. Пугаем сон.И на бок неизбежноперевернётся он,чтобы уснуть прилежно.Мы ходим по стене.Мы блики-следопыты.Теперь он на спине.Глаза его открыты.Не помнит, что любим.Не знает, что ограблен.И тьма— под ним, над ним,он весь во тьму оправлен.С него смывая тьму,в рассвет макаем губку—по радио емутранслируем «Голубку».
«Я персонаж, допустим Грэма Грина…»
Я персонаж, допустим Грэма Грина.За мной охотятся тонтон-макуты.И ноги страха чёрные незримоИдут за мной, в сандалии обуты.Кончается земля галдящим портом,И ветер треплет космы пальмы пыльной.Я замечаю, покрываясь потом,Что «Оду к Радости» поёт мобильный.Вместо души или взамен талантаТревожит затянувшаяся рана—Навязчивая мысль комедианта,Что рая не бывает без тирана.Я каждый день на том же самом местеСижу в машине, ожидая чуда.Верней, известий, позывных оттуда,Где жить нам всем отказано из мести.
«Сжимается мир, теперь это
наш двор…»
Сжимается мир, теперь это наш двор.Утром встанешь— висит густой туман.Ляжешь вечером— смотрит фонарь в упор.Тянется жизнь— переводной роман.Кто теперь заглянет в оригинал!Перевод неплох: колорит и стиль, и пыл.Имя своё резидент когда-то знал,Но так долго скрывал, что однажды просто забыл.Ходит, ест, поддерживает разговор—Жизнь без главного, партия без ферзя.Зато ни сосед, ни редактор, ни прокурорНе узнает о нём, чего знать нельзя.Может, оригинала и не было никогда?Всё придумала переводчица— синий чулок.Твой родной язык не оставил в тебе следа.Ты забыл его, потому что слишком берёг.
«Последний же поцелуй достанется пустоте…»
Последний поцелуй достаётся пустоте…
Уильям Батлер Йейтс
Последний же поцелуй достанется пустоте.Тянуться недалеко, поскольку она повсюду.Но она и сама не та, и губы её— не те…Она поцелует всех. Но я отвечать не буду.Пусть ходит, висит, лежит. Я этот всемирный моргОсвоила, обжила, и честно плачу ей дань я.Но кто-то же иногда вдувает в меня восторг,Кто-то делает мне естественное дыханье.
«Вместо войны нам достался холодный цейтнот…»
Счастье моё…
из песни
Вместо войны нам достался холодный цейтнот.Вместо нужды— элегантный дефолт.Поздний кларнет свою тонкую линию гнёт.И к ночи свет в метростал жёлт.Ты— в эту жизнь досылаемый новый патрон.Свежий боец тупо следует в часть.Счастье моё я нашла в переходе метро—смотреть и слушать тут,молчать.Счастье моё— что цейтнот не всё время взведён.Стелется звук и срывается вниз.Здесь, под землёй, мы пока не лежим, а идём.Но ты пригнись, прошу,пригнись.
«Похоже, дни неверно сочтены…»
Похоже, дни неверно сочтены:Страна— подросток, а на вид старуха,На карте копошится тень войны—Навозная, нервозная, как муха.Когда и ямб, как резаный, орет,Когда по-волчьи подвывает рифма,Лишь птицы, небом избранный народ,Свидетельствуют громко и незримо,Что жизнь жива, тупа и неправа,Что глупо и сдаваться, и бороться,Что никакого больше нет родства,Но что никто не отменял сиротства.
V
«У нас почти весёлые глаза…»
У нас почти весёлые глаза,мы пьём и говорим давным-давно,но что-то он рассеянно сказал,и каждый сразу понял: вот оно.Все жили, шли, вставали в семь часов,потели летом, кашляли зимой—чтобы услышать пару странных слов,зачем— да кто же знает, боже мой.Для этой цели выбрали его.Он выйдет в ночь— как выйдет из тюрьмы…Но мы ему не скажем ничего.Пусть думает, что он такой, как мы.
«Когда мы выходили ночью в сад…»
Когда мы выходили ночью в сад:Отец и я, и крупная собака,На нас глядели с высоты из мрака,И нам казалось— там и спрятан ад.Когда я понимала: да, умрёшь,Когда листва дрожала и гремела,В траве коварно шевелился ёжИ отвлекал от ужаса умело.Я буду ёж, а ты, пожалуй, пёс.Толкай же носом злой колючий шарик.И смерть, которая по небу шарит,Подумает: нет, этот не дорос.