Шифр Шекспира

— Дерби, — прошептала я.

— Дерби, — повторил он. — Отцу Уильяму прислал ее граф Дерби.

— Шестой граф, — отозвалась я. — Его тоже звали Уильямом.

Воздух в комнате трещал от напряжения.

— «Меня зовут Уилл», — пробормотал Бен.

— Уильям Стэнли, — сказала я.

— Стэнли? — переспросил сэр Генри. — Значит, все вместе…

— Вместе выходит «W.S.». Как у Шекспира.

Я кивнула. Уильям Стэнли, шестой граф Дерби, был самым свежим претендентом в Шекспиры: образован, аристократичен, хорошо сложен. Вдобавок он писал пьесы. Отличные качества для того, кто мог бы написать «Гамлета» и остальное. Только вот с Шекспиром их ничего не роднило… кроме имени.

Ректор пытливо разглядывал нас, пока мы, как громом пораженные, таращились в книгу. Потом в дверь постучали.

— Войдите, — произнес ректор.

В дверях показалась голова молодого священника. Вид у него был встревоженный.

— Вам звонят, монсеньор.

— Ответь сам.

— Это его преосвященство, архиепископ Вестминстерский.

— Извините. — Армстронг вздохнул и вышел.

— Не нравится мне все это, — тихо сказал Бен, едва закрылась дверь. — Делай что нужно, и уходим отсюда.

В углу стоял видавший виды копир. Я включила его. Раздалось гудение — аппарат ожил. Однако для работы ему требовалось разогреться.

— Значит, Стэнли? — переспросил еще раз сэр Генри, бросая на меня острый взгляд.

— Связи никакой. — Голос все еще звучал издалека, словно пролетал целый материк с бескрайними степями и лесами. Книга в руках, казалось, дрожала, как крышка рояля.

Я открыла ее снова. На авантитуле виднелся рисунок побуревшими от времени чернилами: чудовище с длинной лебединой шеей и головой, распростертыми крыльями орла, переходящими в кабаньи рыла, когтистыми лапами и оперенным хвостом. Одной лапой оно держало младенца в корзине, другой сжимало копье.

— Химера! — произнес сэр Генри.

— Орел, лебедь, вепрь и боров, — стал перечислять Бен. — Дерби и Уилл. Леди Пембрук, Сладостный лебедь. Вепрь Оксфорда и боров Бэкон.

— И еще кое-кто, — прошептала я.

— Где? — Он наморщил лоб.

Я указала на лапы:

— Правая, с ребенком в корзине, действительно от орла. Но другая, с копьем, по-моему, принадлежит соколу.

— Герб Шекспиров! — воскликнул сэр Генри. — Сокол, держащий копье.

Меня передернуло. Мисс Бэкон была права. Права и еще раз права.

— Они все в этом замешаны, — сказала я.

Знать бы в чем. Что там писал Уилл? «Кое-что из воздушных замков, или, как вы их называете, небылиц и безделок, которые некогда создала наша химера, не должно раствориться во мраке Всепоглощающей Ночи».

Только ли желание издать пьесы сплотило их, или нечто большее?

Под чудищем кто-то изящной рукой написал несколько строк из сонета. Сэр Генри прочел их вслух:

Пусть похоронят плоть мою и с ней Позор наш — имя, коим был я зван. Мне стыдно, что во всем ничтожен я И ты стыдишься, полюбив меня [44] .

Почерк был тот же, что и в письме к Сладостному лебедю. Внизу страницы виднелась немного небрежно сделанная приписка: «Людей переживают их грехи, заслуги часто мы хороним с ними».

— «Юлий Цезарь», — сказал Бен.

— Нет, Офелия, — мотнула я головой.

44

Пер. С. Шестакова.

На меня недоуменно воззрились.

— Офелия Гренуилл. Она тоже цитировала эту реплику, когда писана миссис Фолджер.

Профессор Чайлд будто бы предостерегал ее от молчания. И она сдержала слово — перефразировав слова из «Юлия Цезаря». Как у нее было? «Пишу вам… чтобы заслуги нас пережили, а грехи остались погребены».

Я вздрогнула. Один раз она, подобно лукавым Макбетовым ведьмам, дала совет, который надо было понимать буквально — смотреть, куда указывает Шекспир. Может, и погребение упоминалось не для красного словца?

Так что Офелия похоронила с собой?

Меня вдруг бросило в холод.

Не она и не с собой.

Мисс Бэкон была права. Права и еще раз права. В совокупности выходило две правды. Если разбираться подробно, Делия Бэкон утверждала следующее: все пьесы Шекспира написал сэр Фрэнсис Бэкон, в то время — глава тайного общества. А еще она верила, что истину о личности автора можно установить, вскрыв могилу Шекспира.

Я удивилась и перевела взгляд на отрывок сонета из книги Дерби. «Пусть похоронят плоть мою и с ней позор наш — имя, коим был я зван». Делия Бэкон не просто поверила в это, а попыталась доказать.

— Попыталась? — фыркнул сэр Генри. — Что значит — попыталась?

Монсеньор Армстронг, не прерывая разговора, оглянулся на нас из-за дверей.

Я понизила голос:

— Она добилась разрешения вскрыть надгробную плиту в стратфордской церкви Святой Троицы. Осталась одна бдеть у алтаря и уже собиралась сломать надгробие, но не нашла в себе сил это сделать. В надгробной надписи, как вы помните, содержится проклятие. Оно-то ее и удержало. По крайней мере так она писала своему другу Натаниэлю Готорну. Правда, в то время Делия наполовину лишилась рассудка. А если она действительно открывала могилу и что-то увидела? Сохранилось ли это где-нибудь?

Скорее всего тайна ушла вместе с ней, а то, что выразилось в лепете, стонах и бреду, поглотили стены дома для умалишенных, где жила девочка по имени Офелия. Дочь психиатра.

Что еще упоминалось в ее письмах? Я порылась в памяти. То, что они с Джемом согрешили против Бога и человека, но все улики вернулись на свои места. «Чтобы заслуги нас пережили, а грехи остались погребены».

Мы обалдело уставились друг на друга. У каждого в глазах мелькала одна мысль — о могиле Шекспира, и никто не осмеливался высказать ее вслух.

Копир запищал, разогревшись. Я прижала том фолио к стеклу и сняла копию обложки. Потом проделала то же с рисунком химеры.

— Скорее, — окликнул Бен из дверей.

Только я выключила аппарат и повернулась уйти, как в комнату вернулся ректор. Вид у него был мрачный.

— Звонил архиепископ. Не стоило мне показывать вам фолио. Похоже, кто-то сжигает их. И убивает свидетелей.

— Мы никому не скажем, — пообещал сэр Генри. — Было весьма поучительно. Более того, это честь для нас. Огромное вам спасибо.