Шифр Шекспира

Монсеньор Армстронг смутился.

Я облегченно вздохнула. Хорошо хоть не надо его предупреждать, раз это сделали за меня. С фолио в руках священник проводил нас к выходу.

— Да пошлет Господь мир душам вашим и благополучие в дороге, — напутствовал он.

Мы снова очутились под палящим испанским солнцем и подозвали такси. Я в последний раз оглянулась на ректора в черной сутане с красным поясом, держащего книгу как щит.

По дороге в аэропорт никто не проронил ни слова. Я вытащила из кармана листки-копии и развернула, чтобы рассмотреть еще раз. «Пусть похоронят плоть мою и с ней позор наш — имя, коим был я зван».

Все молчали. Расспросов, куда и почему мы едем, не было — каждый из нас уже это знал. Только едва ли наш путь будет мирен и благополучен.

37

— А в Стратфорде есть первое фолио? — спросил Бен, как только самолет закончил разбег и взлетел, устремляясь назад в Лондон.

— Первоизданий — нет. Стратфорд больше гордится домами, чем книгами. Хотя один экземпляр должен быть.

— Где?

— В Нью-Плейс — доме, купленном Шекспиром, когда он был при деньгах. Или в Доме Нэша, Нэш-Плейс, что стоит по соседству. В пору покупки Нью-Плейс был вторым особняком в городе, но его давным-давно снесли. Теперь на его месте — сад. А Дом Нэша перешел по наследству к Шекспировой внучке. Там есть сборник пьес с острова Роббен — книга, которая тайно передавалась из рук в руки среди местных политзаключенных. Некоторые абзацы отмечены самим Нельсоном Манделой.

— Но ведь это не первое фолио?

— Из тюрьмы-то? Нет. Двадцатый век. Зато у них есть целая выставка изданий Шекспира плюс диорама, посвященная первому фолио: экземпляр, о котором я говорила, и иллюстрации по его производству.

Бен сдавленно чертыхнулся.

— Значит, Нэш-Плейс будет кишеть полицейскими. И дом, где родился Шекспир, скорее всего тоже. В этот раз Синклер просчитает все наверняка.

— Наша цель — церковь, — вставил сэр Генри. — Помнится, в Вестминстере полиции не было.

— Я не стал бы на это полагаться, — возразил Бен. — После всего, что случилось в Уилтон-Хаусе.

Я вспомнила, как он снимал миссис Квигли со статуи, и вздрогнула. «Хочу поймать гада, который сжег национальный памятник в мою смену», — говорил Синклер.

Сэра Генри, как оказалось, больше волновал граф Дерби.

— Если вы составляете список требований к кандидату в Шекспиры, Уильям Стэнли подойдет по всем статьям. — Я начала загибать пальцы. — В придачу к инициалам у него были хорошее образование, библиотека и привычки. Он любил охотиться — верхом и с соколами; в конце концов, по его титулу — Дерби — были названы конные состязания. Юный Уильям рос рядом со сценой: после монархов Дерби дольше всех покровительствовали театрам. Помимо актеров, они прикармливали труппы акробатов и небольшие оркестры. А шестой граф и сам отменно музицировал. Женился он на одной из дочерей Оксфорда, с которой его связывали пылкие отношения. Что до веры, Ланкашир вообще был рассадником самого ревностного католицизма; и хотя шестой граф вырос преданным англиканской церкви, его детство прошло «на фоне» старой религии. Он состоял в корпорации адвокатов, а значит, разбирайся в юриспруденции. Жил на широкую ногу, частенько навещал ростовщиков. Путешествовал — во Францию и низинную Шотландию, возможно, бывал в Италии, Испании и даже дальше. Рьяно поддерживал своего наставника Джона Ди — загадочную личность, прототипа шекспировского Просперо. Помимо всего прочего, — добавила я, — он писал и пьесы. Во всяком случае, так говорил один шпион-иезуит.

— Иезуит? — переспросил сэр Генри.

— Его посылали оценить, способен ли Дерби возглавить бунт. Он многими причислялся к тайным католикам. К тому же в его жилах текла кровь Тюдоров, пусть изрядно разбавленная. Шпион доложил, что угрозы нет: граф-де занят тем, что пишет комедии для народной сцены. Если он был прав, то все пьесы исчезли. В то же время шпионские донесения были перехвачены дознавателями королевы, которые взяли их под опись и сохранили.

— В этом смысле Дерби немногим отличается от Оксфорда, — сказал Бен.

— Разница есть. Он больше подходит. Во-первых, географически. Его происхождение объясняет диалектизмы в пьесах, чего не скажешь об Оксфорде. Шекспир пародировал валлийский акцент со знанием предмета, а род Дерби представлял местную власть в Честере, у границы с северным Уэльсом. Во-вторых, Стэнли был приятнее как человек. Если верить хронике, он никогда не продавал друзей. В детстве был сущим сорванцом — невестка бранила его за «дурошлепство». Но после смерти брата, когда титул перешел к нему, он остепенился.

— Принц Хэл превратился в Генриха Пятого, — проговорил сэр Генри.

Я пожала плечами:

— Шекспир написал пьесы о Генрихах примерно тогда же, когда мистер Уильям Стэнли стал графом Дерби. Если они основаны наличном опыте, время самое верное.

— Главное, оно подходит для сочинительства. В отличие от Оксфорда Дерби находился в добром здравии, пока писались пьесы.

— Где же противоречие? — спросил Бен. — Его разве что Шекспиром не звали.

— Больше нигде, — ответила я, улыбнувшись. — Дерби подходит по всем статьям, за исключением одной: убедительной связи с шекспировскими пьесами.

— Что ж, теперь мы ее нашли, — сказал Бен.

Я развернула вальядолидскую ксерокопию обложки и стала разглядывать герб Дерби с орлом и младенцем. Это, бесспорно, доказательство. Только чего?

Самолет, приближаясь к Лондону, стал снижаться. К северу от Пиреней облака затянули небо, точно флисовое одеяло, колышущееся на ветру. Над проливом они сгустились уже толстой периной, полностью скрывая землю. Мы нырнули прямо в них — по стеклу поползли редкие капли. К моменту посадки лило как из ведра. У выхода из аэропорта нас встретил Барнс, и вскоре мы уже направлялись в Стратфорд — на запад, сквозь пелену дождя.

Давно я уже здесь не была. Память рисовала только деревянно-кирпичные островерхие домики, льнущие друг к дружке, виснущие над людным тротуаром. И еще голос Роз.

Со времен Средневековья и Ренессанса Стратфорд превратился в захудалый, сонный городишко. От былого процветания почти ничего не осталось. Когда первый из мошенников, Ф.Т. Барнум [45] , проявил интерес к дому, где родился Шекспир, и предложил переправить его в Нью-Йорк, вся Британия содрогнулась от ужаса и поднялась на защиту своего наследия. (Должна заметить, одним этим он увековечил себя больше, чем всеми балаганными выходками.)

45

Известный своими мистификациями американский шоумен, антрепренер, основатель цирка Барнума и Бейли.

Роз, правда, со мной не согласилась. Стратфорд казался ей еще отвратительнее «Глобуса». По крайней мере, угрюмо заметила она однажды, в «Глобусе» не хвалятся тем, что Шекспир играл на его новых подмостках. А дом, где родился Шекспир, по ее словам, — такая же фикция, только раздутая до небес. Почти как блошиный цирк или мумия русалки того же Барнума. Нет ни малейшего доказательства, что Шекспир вообще переступал порог этого объекта всенародной любви. В любом случае он был реконструирован только в девятнадцатом веке, хотя всякий гид с радостью покажет кровать, в которой Шекспир появился на свет. Единственный дом, где он достоверно бывал — Нью-Плейс, — стал ямой в земле.

— Садом, — возразила я. — А не ямой.

— Сад вырос из его погребов, — ворчала Роз. — На помойке — глицинии, на отхожем месте — розы.

Я заспорила, что родился он определенно в Стратфорде, вероятнее всего, на Хенли-стрит, где, по документам, находились владения его отца. Мне, правда, пришлось признать, что их расположение точно указать нельзя. Конечно, куда проще боготворить отдельный дом, чем стоять на улице и расточать восторги неопределенному лоскуту земли.