Шипка

О противнике все должно быть интересно русским — этим правилом и руководствовался Йордан Минчев в Плевне.

Он страстно хотел, чтобы третий штурм принес успех, и помогал ему, как мог. В ночное время он вместе с другими болгарами поджигал стога сена и хлебные скирды возле города и у Каялы-дере, чтобы русские могли видеть все, что творится у врага. Он не боялся попасть в руки распалившихся турок, снарядивших на поиски смельчаков отпетых башибузуков. Погибать — так погибать при добром деле, исполняя свой долг перед отчизной и народом!

Не его вина, что и третий штурм Плевны окончился неудачей, еще более худшей, чем два предыдущих.

Но мириться с этим не хотелось. А что делать?

Минчев с еще большим энтузиазмом стал продолжать свою опасную работу. Ему хотелось перегрызть горло каждому тур-, ку, а он улыбался и подобострастно превозносил их победы, хвалил непобедимого Осман-пашу.

У него было много помощников: чуть ли не каждый житель Плевны согласился бы выполнять его рискованные задания. Люди выходили в поле под видом пастухов, пасли свое стадо до поры до времени, выбирали подходящую минуту и бежали к русским. Случалось, их преследовали и даже убивали, но находились новые смельчаки и отправлялись в свой нелегкий и опасный вояж.

Турки быстро узнали о прибытии под Плевну генерала Тотлебена. Они опасались, как бы этот знаменитый участник обороны Севастополя не поставил их в положение осажденных.

Минчев догадывался, что к этому идет дело, — очередной связной доставил новое задание: подробно сообщить о состоянии плевненского гарнизона и наличии продовольствия, боеприпасов, одежды и обуви. Особенно интересовало русский штаб прибытие пополнения. Приход в Плевну начальника Орханий-ского округа Шефкет-паши обескуражил Минчева. Как же он мог пройти под носом у русских? И не один, а с огромными силами: пятнадцать таборов низама, восемь орудий, тысяча семьсот подвод с провизией, семьсот подвод с боеприпасами, пятьдесят подвод с медикаментами да еще около тысячи подвод с запасами галет, риса, фасоли, муки и масла. Прибыли и два полка кавалерии, фетхийский и сельмийский, последним командовал адъютант султана Казим-бей. Словно желая еще больше огорчить соглядатая, турки с упоением рассказывали, что на обратном пути Шефкет-паша изрядно поколотил и рассеял русский отряд, отбил пятнадцать тысяч баранов, пятьсот буйволов и табун лошадей. Скорее всего, турки опять преувеличивали свои успехи, но нечто подобное было: на второй день три тысячи баранов пылили по улицам Плевны — подарок Шефкет-паши Осман-паше.

Йордан Минчев видел, что дела развиваются не так, как нужно, что никакой блокады Плевны не будет до тех пор, пока сюда не перестанут проникать большие и малые отряды турок, доставляющие Осману все, в чем он нуждался. Требуются решительные действия русских, которые привели бы к захвату важных пунктов на коммуникациях противника. Если окружать, то только так, чтобы не только большие отряды, не только малые силы — птица и та не могла бы прилететь в Плевну с той стороны. Даже голубь, который мог доставить Осман-паше важные инструкции и научить его правильным действиям. Минчева поэтому интересовало положение не только в Плевне, но и на соседних укрепленных пунктах: Горном и Дольном Дубняке, в Телише, на всем пути от Плевны до Орхание и Софии.

Напряженно вслушивался он в далекую артиллерийскую канонаду, сознавая, что там и будет решаться судьба Плевны.

О том, на чьей стороне перевес, судить было трудно. Турки поторопились сообщить о своей новой победе под Телишем и Горным Дубняком: мол, генерал Гурко положил там лучшие гвардейские полки, после чего русской армии не суждено оправиться и она не останется под стенами Плевны.

А через два дня стали приходить другие вести: Горный Дубняк взят штурмом, комендант телишских укреплений Из-маил-Хаки-паша выкинул белый флаг и сдался, не оказав никакого сопротивления новому нажиму русских. Все это подтвердилось, когда в Плевну прибежали перепуганные солдаты и офицеры из Дольного Дубняка. Желая оправдаться и смягчить свою вину за оставление дольнодубнякских укреплений, они явно сгущали краски и говорили о неисчислимых силах противника, о том, что сопротивление было бессмысленно, что теперь можно ожидать и самого худшего: русские в состоянии ворваться в Плевну.

Впрочем, плевненский гарнизон имел достаточные силы для обороны, так что четвертый штурм Плевны имел бы те же последствия, что и три предыдущих. Худшее для турок состояло в том, что русские войска не предпринимали новой попытки штурма. С захватом Дубняков и Телиша боевые дела на этом участке, наоборот, как бы затихли.

Постепенно прояснилось, что Плевна полностью блокирована и турецкому гарнизону предстоит теперь жить в осаде. Это чрезвычайно обрадовало Минчева.

II

Опасность своего положения турки осознали не сразу. Поначалу они еще надеялись, что к ним придут с большими силами Шефкет-паша и Махмет-Али-паша. Но шли дни, а помощь не приходила. И чем тяжелей становилась обстановка в Плевне. тем тягостней были рассуждения солдат и офицеров осажденного гарнизона. На первых порах говорили: «Придет Шефкет-паша, как в тот раз, но с большими силами, разобьет русских, снимет осаду и прогонит неверных». Потом появилось сомнение: «А придет ли Шефкет-паша?» Наконец, наступило время осажденным полагаться только на себя: «Когда же нам удастся с божьей помощью прорвать эту блокаду?!»

Менялось настроение, изменилось и отношение к военачальникам. О Шефкет-паше теперь говорили всякие нелестные слова, называя его нерасторопным, нерешительным, несмелым. Со злостью произносили имя Сулейман-паши: ему пе могли простить того, что он не сумел сбить русских с Шипкинских высот и не пришел на помощь Плевне. Припомнили ему неудачные атаки в августе и сентябре, огромные потери в войсках, интриги против Осман-паши и бездумное своеволие. Офицеры говорили, что он вовсе не военный, а «киатиб», то есть писатель, что было великим оскорблением. Чего не скажет воин, разочаровавшийся в своем полководце и отказавший ему в доверии!

Только Осман-паша оставался пока вне критики: считалось, что он сделал все, что мог, и даже больше того, и не его вина за то ужасное положение, в котором оказался геройский плевненский гарнизон.

Между тем положение ухудшалось с каждым днем. Хлебные нормы сократились на две трети. После того как русские взорвали плотины на реках и пустили воду по другим руслам, из строя вышли все мельницы. Солдаты стали получать куку-

рузные початки, немолотое заплесневелое зерно, изредка — кочаны капусты. Коровы, бараны давно съедены, в расход пошли изнуренные буйволы. Варить мясо было негде, и его ели сырым или слегка обжаренным на костре из сухой травы. Иссяк и табак, курили подсушенные виноградные листья.

Все это замечал соглядатай Йордан Минчев, находя тысячи хитрых способов, чтобы доставить сведения в русский штаб. До последнего времени турки хранили боеприпасы в церкви и мечети; пренебрежительно относясь к обычаям православных, к их вере, турки тем не менее полагали, что русские пощадят храмы, христианские и мусульманские. Но вот боеприпасы на позициях подошли к концу, их нужно переправить из храмов. А кто это сделает? Безусловно, болгары, привыкшие к тяжелой работе! Болгары переносили и прикидывали — ружейных патронов у турок с избытком, а снарядов маловато.

То, что узнавали болгары, становилось известным Йордану Минчеву. Главный пекарь болгарин Далю сообщил, что у турок муки хватит на сорок пять дней, городской извозчик подслушал у захмелевших офицеров, что в Плевне самое большее тысяч шестьдесят солдат и не более полсотни исправных орудий, — все это через Минчева доходило до главной квартиры русской армии. Сообщая про оборонительные сооружения, Минчев заметил, что блиндажей и землянок у турок много, но они рассчитаны только на защиту от ружейного огня. Сокрушительных залпов русской артиллерии турки боятся и в предстоящем единоборстве вряд ли продержатся долго. Доносил он о первых замерзших турках, не привыкших к таким холодам, о частых заболеваниях от простуды, о плохой одежде и обуви, нехватке медикаментов и острой нужде в фураже…