Шипка

— С таким же остроумием она отхватила в Европе и на Кавказе пятьсот сорок шесть тысяч квадратных верст пространства в пользу России. — сказал Велеслей.

— В три с лишним раза больше, чем завоевал Петр Великий в Европе, — уточнил барон.

— А если сюда добавить завоевания других русских государей? — продолжал Велеслей. — Можно ли после всего этого верить в бескорыстность России? Как вы, князь, думаете?

— А если я начну перечислять завоевания Англии? — перешел в наступление Жабинский. — Да еще припомню, какими жестокими методами она это делала? Россия чаще всего думала о благополучии и безопасности своего государства. И ей всегда приходилось видеть кровавые следы англичан, причем рядом со своей страной. Да и сейчас Англия желала бы утвердиться на Кавказе и в Средней Азии, чтобы приставить нож к сердцу России. Географически эти места связаны с нашей империей:

А для чего они нужны Англии? Почему она вооружает наших соседей и натравливает их на нас? Если мы не придем на Кавказ или в Среднюю Азию, туда придете вы, мистер Велеслей, и утвердитесь на долгие времена. Вам мало такой жемчужины в вашей короне, как Индия, вам нужны новые колоссальные территории!

— Не имею права упрекать за ваш тон, — нахмурился Велеслей.

— За тон прошу извинить, но правда сказанного остается, и вы это знаете не хуже меня, — ответил Жабинский, понявший, что в разговоре выгоднее наступать, чем обороняться: оборона может лишь раззадорить собеседника и толкнуть его на дерзость. — Нам известно и то, что ваши представители сейчас находятся в турецкой Болгарии и уговаривают искать защиты у Англии, натравливая болгар на русских.

— Не могу ни отрицать, ни утверждать — не знаю, — сказал Велеслей.

— Взаимно, — пояснил барон Бехтольсгейм. — То же самое делают ваши представители в этой части Болгарии, натравливая болгар на англичан и австро-венгров.

— Болгары знают, за кем правда и кто их истинные друзья, — ответил Жабинский.

— А вы верите в искренность болгар? — спросил Велеслей. — О, князь, вам скоро придется разочароваться! Я целиком согласен с генералом Зотовым, который не жалует болгар лестными словами и считает их двоедушными и неблагодарными людьми.

— С генералом Зотовым я не встречался и мнения его не слышал, — сказал Жабинский, знавший дурной характер генерала и его пренебрежение ко всем, кроме своей особы.

— А я согласен и с вашим генералом, и с нашим полковником, — улыбнулся Велеслей. — Полковник Эвелин Вуд правильно заметил, что болгар еще надо образовать. В их истории мало сражений, зато много песен. Побывав в Болгарии, я убедился в этом.

— Хорошая песня солдату не мешает, — возразил Жабинский.

— Но где же она помогла болгарам? — полюбопытствовал Велеслей.

— При обороне Эски-Загры и Шипки, — ответил Жабинский.

— И все же Эски-Загру пришлось оставить! — сказал Велеслей.

— Зато болгары утвердили за собой право называться настоящими солдатами. Это не мое открытие, так думают генералы Гурко, Скобелев и Столетов, такого мнения главнокомандующий и государь император.

— Возможно, — не желал сдаваться Велеслей. — И все же я имею на этот счет свое мнение. Когда в России появились настоящие солдаты? Сразу после разгрома татар или много веков спустя, при графе Суворове?

— Они появились не после разгрома, а именно при самом разгроме, — сказал Жабинский. — Иначе кто бы мог одолеть такого сильного врага, каким были в то время татары?

Они молчали долго, любуясь природой: созревающим на полях виноградом, спелыми сливами, замаячившими на горизонте синими горами, журчащей рядом с дорогой горной речушкой, катившей шумные и мутные воды. Потом Велеслей взглянул на князя, премило, как доброму другу, улыбнулся, заговорил негромко и доверительно:

— Я, князь, иногда с сожалением думаю о том, что Россия подпиливает сук, на котором она прочно утвердилась. Представим себе, что Россия прогонит турок и болгары получат самоуправление. А что скажет ваш солдат, когда после победы будет возвращаться домой? В Болгарии нет знатных сословий, и бразды правления придется отдать всякому сброду. Вот и решит солдат: если мужика допустили к власти тут, то почему нельзя допустить его к власти в России? И знаете, о чем еще подумает этот смышленый русский мужик: нас много, а таких, как князь Жабинский, очень мало. Мы смогли завоевать свободу для болгар, почему бы теперь не завоевать свободу и для себя? У вас не возникают такие невеселые мысли?

— Возникают, — сознался Жабинский. — Но у меня появляются и другие: что надо сделать, чтобы наш мужик не стал думать так, как сейчас говорили вы? Уверяю, мы еще что-то придумаем!

— Что ж, это прекрасно! — похвалил Велеслей.

Остаток пути заняли анекдоты и всякие истории, преимущественно связанные с прекрасным полом. О нуждах турок и жестоком отношении к мусульманскому населению так и не вспомнили. Жабинский доставил военных агентов в гражданское управление, а сам решил наведаться к генералу Кнорину: благо он на время расположился в тихом, относительно покойном Габрове.

II

Аполлон Сергеевич был рад визиту молодого князя. Он обнял его и посадил на скамейку, застланную домотканым болгарским ковром, а сам сел напротив, подвинув высокий темный стул с небольшой и круглой подушечкой. Он не изменился за минувшие четыре с половиной месяца: борода его, похожая на сизые голубиные крылья, была шелковиста и лежала волосок к волоску, мягкие серые глаза светились радушием и добротой. И мундир, и эполеты, и ордена были в таком виде, словно генерал только что приобрел их в лучшем магазине Санкт-Петербурга или Москвы. Улыбнувшись, он начал с похвалы гостю:

— Майор императорской российской армии, кавалер орденов Владимира и Станислава — это хорошее начало, князь! Теперь святого Георгия четвертой степени, а потом и третьей да полковничий мундир — лучшего нельзя и желать! Не вообще, конечно, а в самом ближайшем будущем.

— Война еще не кончается, ваше превосходительство, — скромно, с достоинством ответил Жабинский.

— Я на какое-то время потерял вас из виду. Что вы делали под Плевной, князь?

— Выполнял поручения главнокомандующего и его начальника штаба. Свист пуль и разрывы гранат стали для меня приятнейшей музыкой, ваше превосходительство.

— Не рисуйтесь, князь! — Кнорин погрозил пальцем. — Привыкнуть ко всему этому отчасти можно, полюбить — нет!

— А Скобелев? — улыбнулся Жабинский.

— Михаил Дмитриевич? — уточнил Кнорин. — Многие его выходки мне почему-то кажутся мальчишескими. Неуемная храбрость или глупое озорство? Не понимаю! Как он? Говорят, весьма болезненно переживает свои неудачи под Плевной.

— Метался в истерике! — пренебрежительно ответил Жабинский. — И то сказать: видел город у своих ног, а потом бегством спасал остатки своего отряда. Клянет и главное командовапие, и весь штаб. Перепадает и Николаю Николаевичу. Конечно, все это доходит до ушей их высочества.