Шкипер Юша. Зверские истории из зоопарка

А людям такая потеха в радость. Надавали мужику по мордам и сдали вместе с мачехой в исправдом. Не такие злобные оказались. Другие бы на месте прибили. Вот и песенке конец. Мне особо запомнились душевные строки насчет поджаренного мальчика: «Всё лицо его обгорелое / Факт кошмарный людям предавал». Сильно сказано.

– Вот такой случился катаклизм, – подытожил Юша. – После этого позора они имя городу и сменили. Под коммуняк зашифровались, падлы. Ищи-свищи, шо там за Петровск, где оно на глобусе…

Тут он остановился и хмуро буркнул:

– И вот скажи ты мне: какого хера я за того Энгельса вспомнил?

– Вы там в колонии сидели, – напомнил я. – И что-то насчет азиата.

– Азиата? А, точно – Муртазова! И про ломик. Этот Муртазов здоровый был, как орангутанг. Или орангутан, хер его знает. Меня заведующая отделом приматов Серафима Пантелеевна все время поправляет. По-любому, Муртазов и орангутанг близнецы-братья: оба косматые, рыла широкие, тупые… Я тебе его потом покажу, тут недалеко. Бригадирствовал он в цеху тарных ящиков. Да не орангутанг, а Муртазов! Эти чурки страсть как командовать любят. Паскуднее – разве что хохлы. И то вопрос спорный. Но я не за то. И даже не за то, что Алим был жлоб, сволочь и красный, как пожарная машина…

– Загорелый?

– Закуелый! Я же говорил: клинья мне не вставляй, на вежливость не нарывайся. Красный – значит козёл.

По выражению моего лица шкипер понял, что и в этот раз выразил мысль недостаточно отчётливо:

– Козел, Шурик, – это зэк, что работает на начальство. Мужик, скажем, работает на себя и на государя. Че-то сваривает, точит, стулья-тубуреты колотит. А козёл вперёд рогами бежит записываться в лагерную полицию. Её по-разному кличут, названия меняют, не хуже, как с Петровском: то СВП, то СПП – секция воспитания и правопорядка, секция профилактики правонарушений, еще какая-то бурда. Но гестапо – оно гестапо что при Адольфе, что при Фридрихе. Ходят, нарушения ищут: не там сиделец шабит (курит, значит), пуговицу верхнюю не застегнул, постель не заправлена, в чужую локалку вошел… У нас же там тоже зверинец: каждый отряд – в своей клетке, «локальная зона». Ну и с заметочками – к оперу или отряднику. Есть еще культмассовая секция, тоже рогатые. Санитарная, чтобы чертяк немытых ловить. Короче, я всех по буквам не помню, главное, что «вязаные» – красные лантухи на рукаве носят и шныряют на аркане у мусоров.

Но Муртазова Юша терпеть не мог по другой причине. Алая ориентация Алима его мало волновала. Ну, сука, он сука и есть, мало ли их по зоне шлындает… Раздражало другое: азиат все время что-то жевал. Говорит – и чавкает. «А слюна всегда в уголках губ такая… зеленоватая», – зло вспоминал Юша. Привычка Муртазова доставала не только шкипера. Набралось десятка два особо яростных нетерпимцев. Не успокаивало их даже то, что Алим улыбчиво пояснял: привычка такая, это же насвай – жевательный табак с пряностями. Пробовал даже угощать. Чем еще больше взбесил «братву»: совсем оборзел мохнорылый, суёт порядочным парням козлячьи корма!

Короче, решили разобраться. «Блаткомитет» размышлял недолго: порешить на хрен. Одним козлом меньше. Пусть в своем муслимском раю табак жует.

– Лоб в лоб с таким лбом среди нас никто бы не справился, – признался Юша. – Так что заманили на промку (в промышленную зону), навалились гурьбой… А ломиком добивать мне пришлось. Так фишка выпала. Всадил я от души, наскрозь. От таких ударов не выживают. А этот – выжил! Вот такое чудо Господне. На зону с больнички, правда, не вернулся. Но и меня не сдал. Козёл – не козёл, а понятие имел… Я к тому, Шурик, что ты тоже имей понятие, когда, кому и что базлать. Ты не орангутанг, а ломики у нас знатные…

За полезной беседой мы приблизились к вольеру с цесарками. Над пузатенькими серыми курицами с тонкими шеями колдовала женщина лет сорока пяти в белом халате. Рядом суетилась молоденькая помощница подай-принеси.

– Амалия Аскольдовна, – тихо, с ласковым придыханием произнес дядя Толя. – Начальник ветотдела…

Начальник ветеринарного отдела была женщиной роскошной. Не зря говорят, в сорок пять – баба ягодка опять. Вокруг нее словно колыхалось голубоватое облако, и даже девчушка-побегушка перед ней немного трепетала. Не говоря о цесарках.

– А почему шепотом? – спросил я так же тихо. Хотя мелькнула у меня догадка: видать, дядя Толя к воздушной ветеринарше неровно дышит.

– Меня красивые имена в дрожь бросают, – признался разомлевший шкипер Юша. – Амалия Аскольдовна… Мурашки по коже. Имена – дело тонкое. Вот ты при знакомстве как назвался? Шурик. И всё.

– Что всё? – не понял я. – При чём тут Шурик? Это же не Амалия.

– А сказался бы Александром – не получилось бы у нас с тобой мишпухи, как говорит дядя Ёся. Не снюхались бы.

– Почему?

– Понимаешь, Шурик – имя свойское, воровское. Раньше шуриками настоящую братву называли, чистых по жизни. Ну, перекликается: шурик-жулик. Воры, к слову, называют себя либо Шурик – Захар там, Устимовский, – или, скажем, Саша – Саша Север. Помнишь: «Владимирский централ, Шурик Северный»…

Как раз во время очередной арии ветеринарша Юшу и заметила.

– Анатолий Ефимович! – позвала она. – Принесли? Давайте быстрее!

– Лечу! – на миг мне привиделось, что шкипер и в самом деле воспарил воздушным шаром. – В лепшем виде!

Он впорхнул в вольер, едва не застряв в калитке, и грузно приземлился у ног шахини на подошвы своих тяжелых ботинок-говнодавов. Земля дрогнула. Цесарок подбросило и шмякнуло.

– Где? – коротко спросила ветеринарша.

– Вот! – Юша гордо протянул ей заветную бутыль.

Лицо зрелой красавицы окаменело. От неё дохнуло холодом Хозяйки Медной горы.

– Это что? – ледяным тоном спросила она.

– Это… лекарство вроде, – растерянно сообщил Юша, по тону прелестницы предчувствуя нехорошую непонятность.

– Какое?

– Откуда я знаю… Вы же ветеринар.

– Вам кто его дал?

– Ну, эта… Типа Светлана. Или Марина?

– Я русским языком просила – метилхлорпиндол! Что непонятного? Это порошок! А вы что принесли? Вы порошок от жидкости в состоянии отличить? Лариса, бегом, одна нога здесь, другая – сама знаешь где! Пять минут, время пошло!

Шкипер стоял и обтекал, как обосранный юнга.

Амалия Аскольдовна снова повернулась к нему.

– И как тут прикажете работать? – вопросила она Юшу уже ровным, но грустным мелодичным голосом. – Вы вот это хотя бы можете выразить в слове… А мне что делать? Не владею я вашей лексикой. Да и не люблю, признаться. Издержки воспитания. Но ведь никаких нервов не хватит!

Ветеринарный доктор горько склонилась над цесарками. А мы с дядей Толей пошлепали прочь от вольера, как две макаки.

– Вот сейчас ничего не говори, – предупредил шкипер. – Во избежание. Сцуко, фуль я смолоду в студенты не подался? Нет же, хавиру ковырнул! А Светке за этот пропердол еще аукнется…

Неожиданно из-за спины Юши опять раздался нежный голос Амалии:

– Анатолий Ефимович!

Юшу развернуло, как фигуриста Плющенко, – тремя тулупами.

– Да, Амалия Аскольдовна!