Школа 1-4

– Где?
– шипит Игнат Ильич в падающей, как лифт в бесконечную ночную шахту, темноте. Каратели водят во все стороны лучами фонарей, но реальность безвозвратно утрачена ими, распалась на громоздкие тени ута?нных от мира предметов, им уже не собрать е? в ступени, коридоры, комнаты.
– Где, показывай рукой, - снова шипит Игнат Ильич, и зажимает ладонью рот Марии, чтобы она не говорила, но Марии нечего сказать, потому что она знает: нигде. Нигде ничего больше нет, и не было никогда, потому что само прошлое отступает в небытие, когда остаются одни м?ртвые.

Один из карателей падает навзничь, будто скошенный серпом, звякает в пол автомат, фонарь катится по каменному полу, как убегающий звер?к со световым хвостом, второй приседает у стены на корточки, поднимает вверх голову, открывает рот, ему не хватает воздуха в сырой духоте подземелья, Игнат Ильич светит ему в лицо, всматривается в восковые, напряж?нные черты, пока из носа карателя не выпрыскивает алая кровь, и он не падает, захрипев, набок, исчезнув из светлого круга, он хочет умереть в темноте. Игнат Ильич отпускает рот Марии, он оглядывается и видит, что третий каратель уже лежит на лестнице, неподвижно глядя куда-то вверх, руки вцепились в ступени, потом голова его д?ргается вверх, как от удара невидимой руки, в шее щ?лкает, и снова кровь, из носа, изо рта. Игнат Ильич не понимает, откуда взялась смерть, но ищет е?, спокойно, без паники, не пользуясь даже органами чувств, подчиняясь одной только интуиции раненого скота. Мгновение - и он уже знает. Мария оборачивается, они встречаются глазами, девочка смотрит на него с наивной нежностью, но Игнат Ильич видит в е? глазах: она хочет его убить.

Но у Марии не получается. Игнат Ильич, палач, столько раз смотревший порнографические фильмы смерти, выдерживает взгляд Марии своим тупым носорожьим лицом, только глаза его суживаются и ноги крепче упираются в пол. Мария д?ргает подбородком вверх, коротко, как крыса, снова и снова, она закусывает губу и вцепляется руками в платье, но Игнат Ильич вс? стоит перед ней, как гранитный монумент травоядной скотине, он с тихим храпом втягивает длинную воздушную нить, медленно соображая, как убить своего маленького врага. Мария жалобно кривит лицо, как перед плачем, и со стоном зажмуривается от приступа бессилия. Игнат Ильич с утробным хрюканьем стреляет ей из пистолета в живот. Ударом пули Марию сбивает с ног, она падает на пол, закрываясь от направленного на не? пистолета рукой, Игнат Ильич засовывает оружие за пояс и вынимает из-за голенища нож. Он хочет избить полум?ртвую девочку ножом, чтобы она кричала, он знает, как можно это делать с детьми, они понимают хорошо только язык боли, а после того, как она умр?т от ужаса и потери крови, он изрежет ножом е? чудесное лицо.

Но Игнат Ильич не успевает расправиться с Марией. Что-то небольшое и быстрое молча прыгает на него сзади, со ступеней лестницы, и вместе с ударом прыжка вонзает ему в затылок острую и холодную смерть. Он умирает не сразу, слишком могуч и вынослив его военный организм, смертоносная машина, отлаживавшаяся годами сатанинского отупения, непрекращающейся бойни, Игнат Ильич сипит и давится собственной кровью, но сбрасывает с себя л?гкое тело Юли и делает несколько шагов по подвалу, прежде чем упасть, головой впер?д, лбом в пол, в агонии он рев?т и скреб?т сапогами по застывшему пыльному бетону, скалится, снова рев?т, тр?тся голым теменем о пол и харкает, плю?т т?мной кровью во тьму.

Мария тяжело вста?т, держась рукой за простреленный живот и просто стоит у стенки, пока Юля собирает оружие и выбивает м?ртвым ручкой пистолета зубы. Потом они вдво?м затаскивают автоматы наверх. Там Марии становится плохо, е? рв?т кровью, она садится у стены и приказывает привести ей одного первоклассника. Гена Пестов возвращается с пугливым мальчишкой, который вс? время закрывается руками, боясь, что его будут бить. Увидев мальчишку, Мария устало смыкает веки. Первоклассник успевает только пискнуть, когда Гена хватает его за волосы, поднимая подбородок вверх, а Ол?на Корц, привалившись к мальчишке животом, точно втыкает шило в детское горло. Мария прижимает рот к т?плой шее мальчика и сос?т его ещ? живую кровь, не открывая глаз. Она сос?т и проглатывает, с тихим, неразборчивым чавканьем, стоящий на коленях мальчик молча смотрит в паркет, медленно стукает рама открытого окна, раскачиваясь под ветром, бесконечно трансформируются в небе разорванные ватные облака. Солнце, как концентрирующая лучи хрустальная ваза на столе, слепит глаза идущим редкой цепью на штурм школы карателям.

Это Лида Попугаева, щуплая, белобрысая двоечница, замечает их из окна, только одного, едва мелькнувшую тень, но Лида вскрикивает, поднимая тревогу. Свора выползает в залитый солнцем школьный коридор, где проведено было когда-то столько вес?лых больших перемен, из спортивного зала выводят детей и гонят по лестнице наверх. На последнем, четв?ртом этаже школы в потолке есть синяя квадратная дверь на чердак, к которой вед?т по стене крашенная таким же цветом железная лестница.

– Туда, - показывает Мария рукой в синий квадрат.
– Наверх.

Дверь оказывается заперта, и, уперев приклады автоматов в подоконник, мальчики разбивают грохочущими очередями синее дерево, преграждающее путь, сверху разда?тся истошный визг ужаса, куски двери падают со щепками на пол, огромные дыры разъедают ломающийся квадрат, как кислота, и, лишь только наступает оглушительная тишина, как свора, осатанело вцепляясь в железные прутья, с рычанием рв?тся к небу.

– Рви до крови!

– вопит лезущий впереди, Петя Переп?лкин, кривя сво? страшное разбитое лицо.

– Рви до крови!
– гавкающе воет Наташа Боровая, неистово колотя напильником о железо, как взбесившаяся обезьяна.

Один за другим они выбираются на чердак, какая-то девушка из скрывавшихся там учеников ещ? пытается выбраться через узкое окно на крышу, несколько детей сбились в кучку у стены, прячась друг за друга, и Володя Попов, привалившись спиной к пыльной штукатурке, садит по ним из автомата, страшные удары пуль распарывают детские тела, словно сделанные из бумаги, ломают кости, отбрасывают струи крови. Девушка, застрявшая в окне, протискивается наконец наружу, но тут же валится, одна е? нога так и оста?тся торчать на чердак, пухлая школьница, наверное, ещ? одна ученица 6Б, затыкает руками уши, зажмуривается и визжит, суча ногами по полу, пули некоторое время щадят е?, но потом визг рв?тся, подавившись на полутоне и девочка медленно открывает глаза, отнимает руки от ушей, понимая, что вс?, что она сейчас видит и слышит для не? очень важно, потому что она ничего не увидит, ничего не услышит больше никогда. Пуля уже попала ей в грудь, но смерть не спешит, и даже Мария, одной из последних забравшаяся на чердак, ещ? видит е? тихую агонию, е? бледное, покрывшееся росой, лицо, серые глаза, сжатые бескровные губы, стиснутые кулачки. Мария видит, что девочка скоро умр?т и садится возле не? на колени, на крыше слышны короткие автоматные очереди и визг, а на чердаке уже тихо, вь?тся пыль в лучах света, журчит вытекающая из трупов кровь.

– Скажи мне, - шепчет Мария и всматривается в страшные серые глаза умирающей девочки, - тебе больно?

Девочке больно, кроме боли ничего в ней больше нет, она мучается, и мучение е? беспредельнее разверзшегося за потолком неба, мучение е? давно превысило возможность терпеть и возможность кричать от боли, и в глазах е? Мария видит незнакомый свет, огромную силу, пронизывающую вс?, как сияющий ледяной вихрь, бездну того, перед чем она ощущает себя крошечной песчинкой, прилипшей к стенке пустого стакана, бездну, полную смертельного для не? света, убивающего непонятно как, одним своим присутствием, одним существованием своим, и Мария знает: она неизбежно окажется там, в свете, поедающем плоть, в убийственной этой чистоте, и умр?т, навсегда, навсегда, а вот эта, к которой никак не приходит смерть, с ней уже ничего не поделать, она будет жить там, не здесь, а там, непонятно как, но будет жить, потому что она вроде как ангел, вот ведь какое странное имя.

– Ты уже далеко, а я - здесь, - шепчет она в лицо девочке.
– Я ещ? жива, ты не убь?шь меня просто так. Я ещ? жива, и ты не убь?шь меня просто так.

С этими словами она вста?т и выходит на ч?рную гладь крыши, вынимает из кармана кусок мела и начинает чертить по своей новой земле огромный круг. В круге она рисует пентаграмму, линии, выходящие из-под е? руки, ровны и точны, в них отсутствует бесконечность, они смыкаются сами с собой именно в тех местах, где нужно. Земля под ней дрожит, каратели разбивают пулями чердак, срывая свою смертную злость, падают соратники Марии, Витя Горький проваливается в чердачный про?м на мягкую кучу расстрелянных детей, ведь на крышу успели затащить только восьмерых, остальных пришлось расстрелять под дверью чердака, чтобы они не вернулись домой, не выросли, чтобы их чистая кровь стала чистым небесным огн?м, Лида Голубкина оста?тся тихо лежать на бетонном полу, пуля попала ей в л?гкие, она пытается дышать, но захл?бывается внутри себя кровью, словно что-то рв?тся там, в груди, как вар?ная куриная кожа, ей больно, но она не плачет, она просто лежит и жд?т, когда же прид?т смерть. Миша Брусаткин остался внизу, он так и не успел подняться по лестнице к небу, пули разбили ему спину, как обрушившиеся с яблони тяж?лые летние плоды, они выбили ему позвонки, но он ещ? жив?т, когда тело его уже умерло, видит лица своих убийц, медленно ползущие со стороны каменных ступеней, он слышит, как дико кричит Наташа Боровая, исполосованная очередями, но вс? ещ? пытающаяся подняться на чердак, она уже держалась рукой за последний прут лестницы, когда е? окончательно убило, и она сваливается, как сбитый камнем из самострела грач, с размаху стукнувшись длинноволосой головой в пол.

Володя Попов приводит с дальнего конца крыши последних пленных, прятавшихся за каменной трубой, нехотя подняв голову от своих чертежей, Мария видит Антонину Романовну, прижимающую к себе какого-то четвероклассника и плачущую девушку в разорванной школьной форме, рот и платье на груди девушки запачканы рвотой, она тр?т опухшие глаза руками с розовым маникюром и сбивчиво, икающе запинаясь, просит пощады. Мария поглощена своей работой и ей практически вс? равно.

– Здравствуйте, Антонина Романовна, - тихо говорит она.
– Я же говорила, пленных теперь не брать, - с л?гкой укоризной обращается она к Володе. Девочку и мальчика - вниз, а Антонине Романовне разрежьте живот до груди и повесьте на трубе, чтобы кишки свисали.