Школа боевой магии. Том 1
Шрифт:
Рана на руке у Григория Ефимовича разрасталась на глазах. Рука распухала, волдыри уже начинали лопаться. И по тому, как он едва сдерживался, чтобы не застонать вслух, было видно, что ему очень больно.
И всё равно он не мог на что-то решиться. Но потом, видимо, боль пересилила, и он сказал нам:
— Идёмте со мной, — и уже на выходе добавил: — Я хотел вам некоторые приёмы из боевой магии показать… Примеры бесконтактного боя… Но сейчас не смогу. И оставлять вас тут теперь нельзя, так что, идёмте.
И он поднял гаражную дверь.
Я мысленно взвыл. И дёрнуло же меня заняться рисованием на дверях!
На улице светало. Солнца ещё не появилось, но серые облака уже были подсвечены, они играли всеми оттенками — от густо малинового до едва заметного нежно-розового. В другой раз я залюбовался бы. Но сейчас смотрел в спину Григория Ефимовича и видел, что его слегка заносит. Шёл он как-то неуверенно.
Я поёжился — свежо. А если учесть, что я всё ещё был — как спал — в одних трусах, то прямо скажем, пробирало!.. Хорошо девчонкам, они одетые.
Благо, идти было не далеко. Мы обогнули дом и поднялись на крыльцо, где я ещё совсем недавно успокаивал Агафью Ефимовну. Даже как-то странно. Такое ощущение, что сто лет прошло, а на самом деле вот только было.
Григорий Ефимович кивнул, чтобы мы заходили. Я потянул дверь на себя. Сначала хотел зайти первым, но потом решил пропустить девчонок. И Григория Ефимовича заодно — что-то выглядел он со своей рукой не очень хорошо. Весь какой-то зелёный…
Вошли. Девчонки включили свет. Через минуту появилась Агафья Ефимовна. Увидела брата, и всплеснула руками. А едва глянула на руку, как тут же засуетилась — отправила Ритку на кухню за кастрюлькой и чашкой, меня в колодец за водой, Марину заставила поставить чайник и по-быстрому вскипятить два стакана воды. Потом заставила лезть на полку за травками, корешками, грибами ещё чем-то и потом толочь это в ступке. Так как доля моей вины была в том, что рука Григория Ефимовича теперь в таком состоянии, то я безропотно отрабатывал своё любопытство, и вздыхал в душе о бесконтактном бое.
Я толок корешки, а сам представлял, как по мановению моей руки разлетаются в разные стороны и капитан Ерохин, и кадеты во главе с Воронко, и таинственный Сан Саныч — мне даже глядеть ему в лицо не надо было, он так и отлетел, спиной ко мне… и Николай… Хотя, ладно, Николай не отлетел, а только немного отскочил. Он всё-таки заступился за меня перед кадетами… Хотя, нет, пусть летит… ибо!
— Ты чего это разошёлся? — оборвала мои мечтания Агафья Ефимовна. — Аккуратнее давай!
И я увидел: двигаю пестиком с такой силой, что раздробленные корешки выскакивают из ступки.
— Сила есть, ума не надо, — прокомментировала Ритка, и я мысленно представил, что и она тоже отлетает, хоть и девушка.
Ритка запнулась и чуть не упала, но успела схватиться за стол. Блин, сама неуклюжая, а ещё замечания делает!
Но вот я всё истолок, вода закипела, и Агафья Ефимовна, пересыпав порошок из ступки в кастрюльку и бормоча что-то невнятное, начала, помешивая, заливать всё это кипящей водой. Потом, так же бормоча, добавила в кастрюльку ещё какие-то порошки и жидкости.
Увидев, что я стою просто так, Агафья Ефимовна усадила меня
на стул, поставила кастрюльку мне на колени, сунула деревянную лопатку и велела помешивать, пока смесь не начнёт светиться. И не переставать мешать ни в коем случае. Снадобье должно остывать равномерно. Иначе всё тут же загустеет, и придётся начинать сначала, а времени у нас нет.Я глянул на Григория Ефимовича и испугался изменениям. Он был чуть живой, с лица стекал пот, губы серые. Рука распухла и даже как будто посинела. И ещё мне показалось, что сидеть ему невмоготу. Он бы лёг уже где-нибудь.
Я представил, что Григорий Ефимович сейчас потеряет сознание и принялся мешать активнее.
— Осторожнее! — прикрикнула Агафья Ефимовна. — Не веслом машешь! Ласково нужно, вот так…
Она забрала у меня лопатку и, не останавливая движения, показала, как нужно.
— Понял?
Я кивнул.
— Теперь давай ты. И не останавливайся!
У меня, конечно, получилось не так ловко, как у Агафьи Ефимовны, но я старался.
Ох, и тяжёлая же это работа! Пришлось выбросить все мысли из головы и следить только за лопаткой и жидкостью в кастрюльке. Хотя, это была уже и не совсем жидкость, а что-то желеобразное.
Пока я мешал, Агафья Ефимовна с девчонками промыли руку Григорию Ефимовичу. Причём, им наша кухарка сказала, что они не должны касаться раны и что грязная вода не должна попадать на них.
Видно было: девчонки боятся, но ещё больше боятся ослушаться Агафью Ефимовну. Она была такая грозная и строгая.
Наконец, масса в кастрюльке начала светиться зеленоватым цветом. Появился такой интересный запах… как… не знаю… у чистого ручья на болоте, что ли?..
Едва появилось свечение, Агафья Ефимовна забрала кастрюльку и лопаточкой быстро выложила массу на руку брату так, что получилась своего рода зеленоватая и светящаяся варежка. Варежка тут же затвердела, и рана оказалась полностью изолированной.
По мере того, как масса затвердевала, она переставала светиться.
Потом Агафья Ефимовна распорядилась помочь ей поднять брата и отвести его в комнату, положить на кровать.
Понятно, что я сразу же подставил плечо, и мы вчетвером оттащили Григория Ефимовича. Сам он идти уже не мог — едва переставлял ноги.
Когда я поправлял одеяло, то увидел, что Ритка что-то взяла из тумбочки. Что это было, я не заметил — не до того мне было.
Уложив Григория Ефимовича, Агафья Ефимовна выпроводила нас обратно в подсобку и там учинила допрос. Она в деталях расспросила, что именно произошло, кто что делал и где стоял, где сидел, что я рисовал, чем рисовал, как рисовал, как начал светиться знак, насколько разгорелся, сильно ли открылась дверь.
Она была предельно серьёзная, и я нутром чувствовал, что сделал что-то очень нехорошее. Хотя, на самом деле я это понял ещё раньше, когда увидел, как посерел Григорий Ефимович, как он обессилел буквально за несколько минут. Поэтому подробно рассказывал обо всём, о чём она спрашивала.
Я чувствовал, меня эта ситуация задела больше, чем я думал сначала. И дело тут не в упущенных уроках по бесконтактному бою, а в чём-то другом, чём-то, из-за чего Арик и другие, кто побывал в подвале, вздрагивали при его упоминании. Мне по-прежнему хотелось разобраться, что происходит, но теперь стало как-то… не знаю, тревожно, что ли?