Школа боевой магии. Том 2
Шрифт:
Как только я увидел квас, в душе засвербело.
Естественно, я первым делом налил в чашку квасу и…
Я встал, поднял чашку и громко сказал:
— Посвящаю этот квас Чёрному. Во славу великого Велеса! Ибо нефиг!
И когда все наши, включая Ефимычей, меня поддержали и помянули Чёрного, выпив ему квасу и сожрав для него первую ложку, я решил, что отныне буду всю пищу посвящать ему! Поэтому, как только Баба-яга протянула мне миску со щами, я так и сделал — первую ложку сожрал другу и брату.
— Вот и правильно! — улыбнулась старуха, ласково
Не зря говорят, что аппетит приходит во время еды. На первые ложки вкуснющих щей организм отозвался зверским аппетитом. Мне даже странно стало, что я раздумывал, стоит ли есть.
После бани и особенно после ужина в душе помимо воли появилась радость жизни. А ещё появилась сонливость, я с удовольствием сейчас вытянулся бы даже на подстилке из лапника в нашем лесном лагере, не говоря уж о кровати.
Мне стало стыдно за мои желания: Чёрный больше не сможет спать. Он больше ничего не сможет — ни радоваться, ни печалится.
Поэтому я вышел из-за стола, опять же в память о друге и брате поблагодарил Ягу за угощенье и пошёл на скамью у крыльца.
Чугунок со щами Бабы-яги оказался бездонным — всем хватило добавки. Сытые парни один за одним тоже выходили из-за стола, благодарили хозяйку, и кто-то шёл к ручью, кто-то ложился в стороне на травку, кто-то лакомился наливными яблочками. Девчонки же остались помочь хозяйке убрать посуду.
Агафья Ефимовна тоже хотела помочь, но старуха зыркнула на неё и проворчала:
— Мне не перед кем хвастать, что саму Лелю в судомойках держала. Так что пусть девки справляются. Ты посиди. Ну а я пока на всех постелю.
Погода была по-летнему чудесной — тепло, безветренно, хотя, едва солнце село, сразу потянуло осенней свежестью.
Баба-яга сновала то в избушку, то во двор, а я сидел и наблюдал за Дёмой. Он, задрав хвост, крутился вокруг хозяйки.
Едва не запнувшись о Дёму, старуха рявкнула:
— Брысь, паршивец, наступлю! Иди вон, встречай мамку, она тож по тебе соскучилась…
И я увидел, как по тропинке со стороны леса, точно так же задрав хвост, чешет второй Дёма… Точная копия моего. Вернее, копией был Дёма… уменьшенной копией. А по тропинке бежал трусцой прообраз.
Мой паршивец с громким мявом кинулся навстречу.
Столько нежности, ласки, мурчания я не видел никогда! Дёма тёрся о взрослую кошку, громко тарахтел, а она вылизывала его и тоже тарахтела.
Поласкавшись, кошка и котёнок бок о бок потрусили к избушке.
Прибежав во двор, кошка сунулась к Бабе-яге, та погладила её, с улыбкой проворчав:
— Некогда мне. Вот спать гостей уложу, тогда и доложишься. Иди пока с сыночкой пообщайся, соскучилась поди.
Кошка благодарно ткнулась в руку Бабы-яги, развернулась, в два прыжка запрыгнула на ветку яблони и вытянулась там.
Кошкиному хвосту места на ветке не осталось и тот свесился. Мой Дёма понаблюдал за нервно покачивающимся хвостом, потом вскарабкался на ветку по стволу. Залез позади кошки и, наступая на только ему видимые не занятые кошкиным телом места на ветке, добрался до её головы.
Кошка, не вставая, начала вылизывать Дёму. Тот едва не свалился — уцепился когтями.Он был доволен! Дёма был счастлив! Он никак не мог наластиться, нарадоваться…
И тут до меня накрыло: это же его мамка! Его дом! Выходит, Дёма вернулся домой!
Чёрт! Что же такое получается? Дёма не мой? Но ведь я нашёл его на городской улице! Как его, совсем маленького, туда занесло? Ведь он был совсем малышом, когда я его подобрал! Теперь-то вон как подрос, скоро мамку догонит! Мамку…
Баба-яга в очередной раз вышла из избушки, и я тут же бросился к ней с вопросом:
— Бабушка, а Дёма…
Я не успел окончить вопроса, старуха прервала меня:
— Все разговоры завтра! Утро вечера мудренее!
И ушла. А я остался со стойким ощущением, что Дёму я потерял тоже. Точнее, он вообще никогда не был моим.
Одиночество накрыло тёмным покрывалом. И когда старуха позвала всех спать, я уже ничего не видел и не слышал. Словно в потёмках лёг на сеновале, где Баба-яга постелила нам, натянул на голову поданный кем-то тулуп и закрыл глаза. Чтобы не видеть сгустившейся надо мной темноты.
Чернота и холод разливались вокруг. Холод — влажный, промозглый, а чернота — мягкая, обволакивающая и… тёплая.
Но не это разбудило меня, а звуки капель да шепотки:
«Я верил, придёт!»
«Как же, верил! А кто ворчал, что всё пропало?»
«Так я нарочно… костлявую обмануть!»
«Ну, как скажешь…»
«Думаете, справится? Он же ещё недоросль зелёная».
«Знамо дело справится! Чего б иначе Яга мелкого посылала?»
«Что-то особой удали не заметно».
«Нешто старый хрыч соврал?»
«Может и соврал, с него станется».
«Всё бессмысленно, она не отпустит…»
«Это точно, ещё никого не отпускала…»
«А зачем тогда?..»
«Кто ж её поймёт?»
«Что теперь будет?!»
«Знамо что! Война, коли он не справится!»
«Ох-ох-онюшки!»
Немного помолчали, а потом снова:
«Дождит-то как!»
«Странно, что снег не повалил!»
«Не каркай!»
«Чего не каркай? Куда уж хуже? Велеса-то больше нет!»
Я слушал голоса и вспоминал вчерашний день. Вспоминал потерю. Не скажу, что мне не было больно. Ещё как было! Но боль больше не захлёстывала, не рвала душу. Она ныла осенней безысходностью, изливалась дождём.
Капли стучали по крыше сеновала, стекали по водостоку в бочку на углу. Судя по звукам, бочка уже была полной, и вода ручьём лилась на землю.
Дождь был угрюмый и тягостный. Не удивлюсь, если затяжной.
Если природа действительно горевала по Велесу, только такой дождь и мог зарядить. А то и снег… Может же быть снег в первых числах сентября?.. Сентябрь же уже? Все в школу пошли, а мы тут… У чёрта на куличках… Или где ещё… И природа оплакивает своего бога.
Я тоже оплакивал. Но в моей душе снега не было. Просто слёзы. Или даже не слёзы, а грусть. Состояние такое, что хотелось лежать и не двигаться, пока не умрёшь.