Школа. Никому не говори. Том 4

На самом деле Люба догадывалась, почему всегда терпела злые выходки Тимона, хоть и не хотела себе в этом признаваться. Когда-то Тим был и её кумиром тоже. Тихоня думала, что в чём-то вечно виновата перед ним. Надеялась, что шатен изменит отношение, предложит дружить. Но потом ей стало всё равно после знакомства с близнецами. Люба поняла, что Степанченко не бог, а обыкновенный склочный низкосортный гавнюк. Потому что Сэро и Коробкин, несмотря на домыслы вокруг, оказались приветливее и человечнее. Тим в глазах Поспеловой махом упал с Олимпа и вернуться обратно на пьедестал уже никак не мог.

Более-менее успокоившись, Поспелова встала с корточек, отряхнулась и, не забывая оглядываться, побрела домой. Её, кроме испытанного шока и горькой обиды, волновала ещё одна мысль: дошли ли до тайного поклонника гадости Тимона. «Поверил ли мальчик в то, что я потаскуха? Разочаровался ли? Какой бы мне совет дал Сэро? А знаю! Это будет его выбор. Так что живём дальше и не грузимся».

Степанченко обернулся проверить, на месте ли Люба, и едва не выругался вслух, увидев, что она сбежала. «Если б эти куры не вылезли, как дерьмо из забитого унитаза, я б сучке уйти не дал! Узнать ни хрена не успел. Выгодная тварь! Решила найти крышу? В седьмом классе Фарафанцева склеила, еле идиота отвадил! Теперь для цыгана наряжается. Что у того, что у этого предки барыжат на рынке. Ищешь, где повыгоднее, потеплее, да? Почему ты падкая на тех, кто при бабле, а? Своего мало?»

– Поспелова приоделась, и ты поплыл, Тимоша?

Парень очнулся и вопросительно взглянул на Виноградову.

– Наша мышка похорошела. Влюбилась, может, в кого? Она такая закомплексованная, прям жалко! Надо по-дружески ей помочь.

– Чем?

– Посвятить избранника в её чувства!

– Ну посвящай.

– Я не знаю, кто это, – наигранно пожала плечами Камилла. – Вы её фальшивой валентинкой обрадовали?

– Нет, нахрена?.. Не знаешь, так выясни! Тебе же интересно – вот и наводи суету.

– А вдруг это ты! – коварно намекнула она. – О чём вы болтали?

– О том, что Ибрагимов без тебя гуляет.

Виноградова мгновенно перестала жеманничать, поменявшись в лице.

– Дурак!

– Дура! – парировал Тимон. – Если это буду я, случится конец света. Бывай! Пока, девчонки! Завтра увидимся.

Степанченко повернул направо. Камилла недоумевающе посмотрела ему вслед, многозначительно хмыкнула, переглянулась с Ирой Уваровой да продолжила приятную беседу с ровесницами как ни в чём не бывало.

Глава 5.

Поздоровавшись с мамой и братом, шумно беседовавшими за обеденным столом, Люба прошла мимо, отодвинула занавеску и аккуратно пронырнула в комнату к Василию Михайловичу.

– Возвращаю, пап.

Отец приподнялся на кровати, поправил на носу очки и отложил газету в сторону.

– Прочитала? Понравилось? Клади в стопку на краю.

Девочка присмотрелась к скудному содержимому стола.

– Можно я у тебя эту книгу возьму? Уильям Теккерей «Ярмарка тщеславия». Любопытное название! Интересная?

– Конечно. Английская классика. Но ты можешь её не осилить.

– Почему, пап?

– Не по возрасту. Там много острой утончённой сатиры. «Ярмарку тщеславия» нужно читать медленно, смакуя, чтоб ничего ценного не упустить. Это тебе не фантастику и американские страшилки страницами глотать!

– Хорошо, постараюсь быть внимательной. – Люба потопталась на месте. – Пап?.. Можно к тебе?

Василий Михайлович ласково улыбнулся.

– Залазь.

Дочка взгромоздилась на односпальную железную кровать, перекатилась через отца и умостилась полежать сбоку, у стены, на которой висел на гвоздях тонкий ковёр с пёстрым орнаментом.

Ещё будучи совсем ребёнком, Люба обожала приходить к отцу в его маленькую опрятную комнату, где еле вмещались, толком не оставляя между собой свободного места, кровать, тяжёлый небольшой стол с тремя ящиками да низкий трёхдверный гардероб. Она залазила к родителю под тёплый бочок и читала вместе с ним какую-нибудь газету или разглядывала картинки. Становясь взрослее, девочка забегала всё реже и реже, но даже эти редкие приходы были для неё по-прежнему уютными и согревающими.

– Что там пишут? – тихо поинтересовалась подросток.

– Всякое разное, – мягко ответил родитель.

– Я с тобой почитаю.

Василий широко развернул газету, Люба обняла правую руку отца, положила свою русую голову ему на плечо и присоединилась к чтению.

Тихоня в жизнь бы не сказала, что отец и мать любят друг друга. Родители могли подолгу друг с другом разговаривать, что-то обсуждать или кого-то бранить. Разговоры эти были весьма мутными, тяжёлыми, и в них сложно было найти что-то доброе. Но нежиться и с любовью ухаживать друг за другом – никогда. Это не про супругов Поспеловых.

Для дочери тихий спокойный отец был человеком, который способен вытерпеть всё, и даже больше. Потому что жить бок о бок столько лет подряд со вспыльчивой спесивой Александрой Григорьевной и её тираническими замашками, на Любин взгляд, было каким-то жертвенным геройством.

Александра командовала на Солнечном 27 всем да вся, а Василий самолично отдал ей бразды правления, но не пустил в свою маленькую, без двери, каморку-комнату. Женщине запрещалось спать на кровати мужа, садиться на перину после того, как он аккуратно, с любовью, всё взбивал и заправлял. Для маминых вещей, которым было всё мало и мало места в огромном доме, отец отдал в своём гардеробе пару полок. Её одежда (как и во всех остальных шкафах в хате) лежала на выделенных нишах спутанным бесформенным комком. Григорьевна пару раз покушалась сложить свои сорочки на опрятно организованные полки мужа и тут же получала грубый отворот-поворот, что для главы семьи было весьма не свойственным. Василий так же запрещал загромождать свой комнатный стол посторонними вещами – на чистой поверхности лежали только его аккуратно уложенные стопкой газеты, книги да очки.

Убирался Василий Михайлович сам. Лишь Любе позволялось помыть у него полы и вытряхнуть половик. Не дай Бог отцу обнаружить в своём маленьком чистом уютном убежище постороннюю вещь, будь то мамина юбка или комбинация – ругани было не избежать. Мать тогда крепко обижалась, уходила дуться к дочери в комнату и там клеймила мужа бирюком и законченным эгоистом, хотя глухое, требовательное ворчание Василия рядом не стояло с оскорбительно-истеричными нападениями самой Александры.

За пятнадцать лет Люба видела только по телевизору, как искренне и чисто муж и жена могут любить друг друга. В её же родном доме родители так много и зло ругались, что девочка уверенно говорила: склоки и грызня есть суть семейных отношений на Солнечном 27. Если матери нужно было чего-то добиться от папы, то она поступала с ним так же, как и с остальными домочадцами: унижая, оскорбляя, манипулируя. Григорьевна, не контролируя свой грубый, жестокий язык, могла обидеть мужа очень больно, а потом удивлялась, что Василий не желает разговаривать неделями, и считала искренне, что пострадавшая сторона – она.

– Так и знала, что Светка падкая на деньги! – доносился возмущённый материн голос из-за занавески. – Сынок, надо искать бездетную! А то клуши отпрысков непонятно от кого рожают, расходятся и ждут, на чью бы шею нахлебниками пристроиться. А ты у меня добрый, доверчивый, всех жалеешь! Нужна молодая, свежая и, самое главное, без лишних ртов!

– Да где же я такую откопаю, ма? – ворчал брат. – Все, кто моего возраста, уже как минимум одного ребёнка имеют. А у молодых девок лет по двадцать и младше одни гульки на уме, а не семья. Мозгов совсем нет ещё!