Школа. Никому не говори. Том 4
Шрифт:
– То есть ты, Нюр, хочешь сказать, что главное – деньги, а не чувства? – быстро перебила Аню Нина Гончаренко. – Есть другая пословица: «Любовь за деньги не купишь». Слышала?
– Слышала, Нина. Я говорю, что в муже должно быть и умение заработать, и нравиться он должен.
– А я считаю, что, в первую очередь, в паре важна любовь. А из любви вытекает счастье, желание создать семью и обеспечить родных…
– Алеся, ты просто боишься признать, что богатых парней на всех не хватит, и кому-то придётся подыматься из грязи!
– А ты, Надя, просто боишься в свои шестнадцать зайти в стрёмный вагончик «Комната
Лёвочкина густо покраснела под глумливый хохот ровесниц.
«Хороши подруги! – осуждающе нахмурилась Люба. – Одна рот затыкает, другая – высмеивает. Лучше быть одной, чем дружить вот так! Существует женская дружба? И кто прав? Если бы папа зарабатывал много, мама бы перестала постоянно ругаться и оскорблять? Она бы вела себя ласковее и спокойнее? Наверное. Или мама бы орала, как прежде, потому что по-другому не умеет. Потому что не любит. Что чувствует папа? Или чувства мужчины в браке никому не интересны?.. Эх, лучше бы родители развелись!»
Ещё немного послушав беспечно чесавших языками ровесниц, Люба потянулась к дневнику. Убедившись, что никто не наблюдает, тихоня бережно вытащила из-под обложки аккуратно сложенный листок, спрятала под парту, развернула и перечитала.
Листок присутствовал среди валентинок, которые были доставлены ей несколько недель назад, и сразу привлёк внимание. Остальные красивые печатные открытки были поздравлениями от Веры, Сони, Лыткиной да Рашель.
Послание написали синей шариковой ручкой на клетчатом тетрадном листике, сложили вчетверо и опрятно заклеили скотчем, чтобы никто любопытный не смог прочитать.
«Привет, Люба! Пишу в День Святого Валентина, потому что влюблён и боюсь сказать в лицо. Ещё больше боюсь услышать, что не нравлюсь.
Жалею, что не разрешил себе узнать тебя поближе раньше. Много времени упущено из-за неуверенности и страха выглядеть в твоих глазах дураком.
Здорово, что вижу тебя каждый день, могу прикоснуться, когда оказываешься рядом, хотя никогда не смотришь по сторонам и совсем не замечаешь меня и мои чувства.
Знаю, что сам упускаю возможность встречаться с тобой, и каждый прожитый день ещё больше приближает к отметке «опоздал».
Не хватает сил подойти и поговорить напрямую, поэтому всё, что могу, это настрочить записку, наблюдать и подговаривать других пацанов не упускать тебя из виду.
Знай, Люба, – ты очень красивая! Всегда так считал. Красоту твою вижу не только я один, поэтому мучаюсь от ревности и продолжаю чувствовать себя нерешительным идиотом.
Короче, что хотел сказать: неважно, решусь подойти сказать правду или не решусь. Самое главное, чтобы ты была счастлива!
Люби и будь любимой, принцесса! Не зря же тебя настолько красивым именем назвали!»
Девочка было решила, что кто-то ошибся и перепутал, но признание подписали на её имя. Значит, ошибка невозможна. Кто же этот инкогнито? Полмесяца она вглядывалась
в знакомые и незнакомые лица, но не смогла вычислить поклонника.– Спасибо за валентинку! – поблагодарила Поспелова приятеля, когда неделю назад они, прогуливая учёбу, вдвоём шли к автовокзалу, чтобы уехать на дело.
– Чего-чего?! – переспросил Сэро, поморщившись.
– Ты мне на листике в клетку написал!
– Это не я.
– Почему это вдруг не ты? Сложно сознаться?
– Мне не в чем сознаваться, пирожок! – насмешливо прыснул Ибрагимов. – Я никому не пишу и никогда не писал любовных записок. Это мне пишут. Если бы мне было что сказать, я бы это сделал глядя тебе в глаза. Так что ищи поклонника в другом месте! Может, вообще девочка написала.
– Нет, мальчик! В записке ничего лишнего, никаких сердечек и цветочков. Написано лаконично, хоть и эмоционально. Почерк каллиграфический, опрятный, но не женский. Без закорючек и завитушек. Такой нейтральный, знаешь: красиво и аккуратно, но без особых признаков – любой так настрочить может. Писали не подстраиваясь, легко и свободно, без напряжения в руке и давления на ручку.
– Ого! А ты детектив, Люба! Ну-ка, покажи записульку! – заинтересовался повеса.
– Не покажу, – посерьёзнев, буркнула Поспелова и отвернулась.
– Эй, чего жмотишься?!.. Показывай давай, я тоже почитать хочу!
– Нет, сказала! Ты же мне не писал? Не писал! Вот и нечего в чужие тайны любопытный нос совать!
– Ух ты! – одобрительно рассмеялся Сэро. – Вижу, зубки показывать научилась, сестрёнка! Своим принципам изменять не передумала?
Ибрагимов перевёл разговор на тему, бывшую для неё весьма болезненной. Поспелова вздрогнула, посмотрела с опаской на него и отрицательно замотала головой:
– Понимаешь, Сэро, не все торгаши и таксисты заслуживают, чтобы их обчистили. Тот мужик, что переживал за меня, думая, будто задел бампером, – единственный из таксистов, кто матом не покрыл и с кулаками не кинулся, когда я под колёса прыгнула! Зачем с ним так поступать?.. Или та женщина на Вишняках: простая и совсем не хамка… Можешь указывать, кому мозги пудрить, но всем подряд, без разбору, я делать это не буду.
– Не будешь, понял. А ещё нельзя тебя к молодым мужикам в палатки на дело отправлять.
– Он нагрубил и чуть не послал! – покраснела до корней волос Люба.
– Не отмазывайся! Ты затормозила, увидев смазливую моложавую рожу, и начала нести ахинею. Он напрягся и попёр!
– Его уродливым прикидом на жалость было не взять!
– Не парься. Не попёрло – и ладно! Ему не зашла, другому зайдёшь. Подумаешь, рожу скривил! А ты сразу плакать. Видела его пять минут, а грузилась почти пять часов.
– Расстроилась немного, – оправдалась Люба, помня, как едва не сорвала рабочий день.
– У тебя есть в твоей драгоценной жизни куча лишних часов, чтобы их на каждую неудачу тратить? Нет? Вот и не страдай хернёй, которая того не стоит!
«Не страдаю и страдать не буду, как скажешь, – посуровела тихоня, покосившись на громко хохотавшую Исакову. – Мог бы сознаться, что написал записку, вредина! Всё на тебя указывает. Хотя, может, всё-таки не ты. Обидно. Надо ненароком залезть в твои тетради и посмотреть почерк. И почему я в твоей комнате не додумалась до этого? Зато успела дураками выставить».