Школьное богословие
Шрифт:
Святитель Григорий Богослов так выражал эту особенность библейского слова: "Хорошо, если человек понимает смысл Писания - но еще лучше, если он просто кается, читая Слово". Библия стремится не столько дать нам возможность истолковать ее по-своему, сколько сама желает истолковать по-новому нашу жизнь.
В иконе, как и в Библейском тексте, обратная, по сравнению с художественным текстом, перспектива и динамика: не мы входим в нее, а она в нас. Текст иконы и Библии настолько реален, настолько самостоятелен, что он не нуждается в собственном оживлении через наше вхождение в него, но напротив, сам волит войти в нашу жизнь, чтобы ее оживить. Евангелие, как
Пример такого прочтения Евангелия дает стихотворение Арсения Тарковского:
Просыпается тело,
Просыпается слух.
Ночь дошла до предела,
Крикнул третий петух.
Сел старик на кровати,
Заскрипела кровать.
Было так при Пилате.
Что теперь вспоминать.
И какая досада
Сердце точит с утра?
И на что это надо -
Горевать за Петра?
Кто всего мне дороже,
Всех желаннее мне?
В эту ночь - от Кого же
Я отрекся во сне?
Крик идет петушиный
В первой утренней мгле
Через горы-долины
По широкой земле.
Перед арестом Христос предсказал Петру - самому пылкому своему ученику - что даже он оставит Его. "Истинно говорю тебе, что в эту ночь, прежде нежели пропоет петух, трижды отречешься от Меня" (Мф. 26,34). Тарковский не иллюстрирует этот эпизод Евангелия. Он помещает Евангельскую трагедию в свою жизнь. "Крик идет петушиный... по широкой земле". 70-е годы, в которые написано это стихотворения - это последние годы жизни Тарковского ("старик"). И надо ли напоминать, что в эти годы отречения и предательства стали уже привычкой?..
Другая возможность сопоставления иконы и Писания - в подчеркнутом дистанцировании и иконы, и авторов Библии от субъективности. Если бы современный писатель писал роман о жертве Авраама, там было бы несколько сот страниц и о его переживаниях и о переживаниях автора по этому поводу. Но в Библии все проще: "Авраам встал и пошел". Даже в истории Страстей, где евангелист, казалось бы, побуждается высказаться и занять личную точку зрения, тем не менее он лично остается в тени. Он ничего не говорит о своем горе и потрясении[237].
Как икона стремится показать не субъективное восприятие реальности иконописцем, но явить саму Реальность - так и Библейский рассказ есть свидетельство самой Реальности о Себе. Поэтому вполне справедливо замечает В. Розанов, что выражение "библейская поэзия" не совсем правильно. Библия совершенно чужда главного и постоянного признака поэзии - вымысла, воображения, украшения, даже наивного, простого. Прямая цель библейского рассказа - передать факт, событие; и только. Библия - "книга былей"[238].
Особенно это важно помнить при вхождении в Евангелие. Евангелие, как мы помним, не философский трактат, а рассказ о том, что произошло "при Пилате".
Те притчи, которые собраны в Евангелиях, также христоцентричны. И именно потому были непонятны толпе. Возьмем, например, притчу о Сеятеле (Мф. 13,1-23). Ее не поняли даже апостолы.
Недоумение было связано с тем, что для понимания притчи требовалось увидеть - эта притча о сеятеле, а не о поле. Поле - Израиль. Это было понятно всем. Израиль должен плодоносить - тоже ясно. Людские сердца по-разному откликаются на призыв Бога - так же несомненно. Но какое семя брошено в это поле и кем? Чтобы понять эту первую притчу Христа, надо изначала отождествить Его с Сеятелем и его учение с семенами. То есть, эта притча - опять же о Тайне Христа. Вышел Сеятель сеяти - "не
какой-то сеятель", но с определенным артиклем, то есть истинный Сеятель."Понимание богословского смысла этой притчи дает новую глубину и ее конкретно-бытовому материалу. По иудейским писаниям употреблялось двоякое сеяние. Семя или разбрасывалось рукой или же сеяли при помощи скота. В последнем случае наполняли зерном мешок с дырами и клали на спину животного, так что когда оно двигалось, зерно густо рассыпалось по земле. Таким образом, легко могло случиться, что семя падало безразлично: то на выбитую дорогу, то на места каменистые, негусто покрытые землей, или же там, где терния из тернистой ограды проросли на поле - семя падало и на добрую землю"[239].
Семя Евангелия бросают в людские сердца разные проповедники, в том числе и лично малодуховные, малоталантливые. Апостол Павел говорил о проповедниках Евангелия: "Сокровище сие (благодать Божию) мы носим в глиняных сосудах". В спорах о Церкви, которые сопровождают всю ее историю, такое уточнение бытового контекста евангельской притчи явно укрепляет именно православную позицию: благодатность Церкви и ее таинств зависит от святости Бога, а не от святости церковнослужителей. Собственно, уже в Евангелии Христос говорит о фарисеях: "Что они велят вам - делайте, по делам же их не поступайте". Семя, посеянное ослом, стоит взрастить, и неприязнь, вызываемую этим животным, не следует переносить на хлеб, взращенный с его помощью.
Характерно, что притчи Нагорной проповеди говорят о Царстве Божием: Христос пришел основать Царство, а не школу. Вся доктрина - это общение с Ним.
Об этом общении со Христом говорит и притча о блудном сыне (Лк. 15, 11-32). Это не просто семейная трагедия и не просто притча о сыновнем послушании. Если бы это было так, то для учебников литературы можно было бы избрать другие сюжеты на ту же тему из мировой письменности.
Эта притча отвечает на вопрос: может ли Бог прощать и очищать человека. Евангелист Лука так объясняет повод произнесения Христом этой притчи: "Приближались к Нему все мытари и грешники слушать Его. Фарисеи же и книжники роптали, говоря: Он принимает грешников и ест с ними" (Лк. 15,1-2). У фарисеев не было сомнения в праведности самого Иисуса. Но им казалось, что праведник не должен пятнать себя общением с людьми более грешными, чем он.
Итак, это притча о потерявшихся и найденных любовью. Она сказана в защиту людей, которые приходили к Самому Христу. Но если притча об отце, принимающем сына, сказана о людях, принятых Христом, значит, от Него же они некогда и уходили. Люди отпали от Бога, и Он приходит их искать - вот смысл притчей 15-й главы Луки.
Пища, которую ест "блудный сын, - "рожки" для свиней. В Палестине растет так называемое "рожковое дерево", похожее на акацию. Его стручками (имеющими форму рожков), действительно, можно питаться ранней весной - пока они еще мягкие. На вкус эти рожки довольно сладкие. И все же кажущаяся сладость греха не может насытить душу.
Блаженный Августин говорил Богу: "Ты создал нас для себя, и мятется сердце наше, пока не успокоится в Тебе".
Этот же голод виден и в строках Арсения Тарковского:
Вот и лето прошло,
Словно и не бывало.
На пригреве тепло,
Только этого мало.
Все, что сбыться могло,
Мне, как лист пятипалый,
Прямо в руки легло,
Только этого мало.
Понапрасну ни зло,
Ни добро не пропало,
Все горело светло,
Только этого мало.