Шофёр

Геловани посмотрел на клиента с возросшим уважением – телефонный аппарат стоял далеко не у всех коммерсантов, и начал заполнять документы.

– Так с чего ты взял, что мы с тобой договоримся? – Сергей отрезал кусок телячьего филе, обжаренного в трюфельном масле, обмакнул в клюквенный соус. Мясо передержали, но молодой человек возмущаться не стал, ему и не такое есть приходилось.

– Под простого косишь, а вилку с ножом держать не разучился, – Ковров мягко улыбнулся, отхлебнул тёплое вино, – в анкете что пишешь, из дворян?

– Из крестьян, Сальмисский уезд Выборгской губернии.

– Умно, и не подкопаешься, к финнам проверять не поедешь. Подсказал кто?

– Ты ведь тоже бароном не представляешься? – проигнорировал Травин вопрос.

– Нет, конечно. Из мещан, происхождение по нынешним временам невыгодное, но зато и пролетарской сознательности от меня никто не требует. Так вот, дела такие, Серж, что мне человек нужен для поддержки. Я, понимаешь, с контрабандистами связался, дело там тёмное и опасное. Ворует кто-то из Гохрана ценности и продаёт за границу, золото и камни утекают из страны, вот и хочу разузнать, кто это делает, да поймать за руку шельмеца.

Травин аж поперхнулся, закашлялся, вытер рот салфеткой.

– Знаешь, – сказал он, – всё что угодно готов был услышать, но такое… С чего ты вдруг начал о народном добре беспокоиться?

Ковров, увидев продавщицу папирос, махнул рукой, купил у подошедшей девушки в шляпке с синей ленточкой пачку «Гризетты».

– Я, братец, в большевистскую Россию окончательно вернулся в двадцать втором не просто так, пришлось. Задолжал деньги серьёзным людям в Берлине, большие там суммы на кону были, думал, миллионы заработаю, не на то поставил и проиграл. Они бы меня где угодно достали, только я сюда успел убежать. Ну а как приехал, занялся мелкой коммерцией, камушки да золотишко покупал и продавал, я ведь, ты помнишь, ювелиром стать собирался когда-то. Вот и попался охранке, теперь она ГПУ называется, с тех пор на них и работаю, не за идею, кое-что могу себе оставить. Не веришь?

– Насчёт долгов и приработка верю, а в остальное – не очень.

– И правильно делаешь, мало ли кто что скажет. Доказательств у меня не припасено, с теми, кто меня сюда вызвал, сам понимаешь, сводить тебя не буду. И сами они не захотят постороннего человека в деле иметь, и тебе незачем потом так же, как я, у них на поводке бегать. Но ты увидишь, когда мы с этими бандитами и предателями разберёмся, их арестуют, а я на свободе останусь, да ещё и с прибытком. И случится это совсем скоро, самое большее на месяц затянется, а то и на пару недель всего.

– Ты, дядя Николя, одного не учёл, если я увижу, что вор – это ты, скручу и в ГПУ лично приволоку, – пообещал Травин.

– Вот видишь, – Ковров расцвёл, – а ты говорил, что к согласию не придём.

– Ни к чему мы ещё не пришли.

– Я тебе, дорогой мой племянник, не предлагаю людей убивать или в иные преступления влезать, поможешь мне немного, а я в долгу не останусь, заплачу за месяц шестьсот целковых. Сегодня ведь ты уже, считай, на меня поработал, привёз куда надо, отвёз обратно, вот и дальше так. Сомневаешься? – коммерсант достал пять бумажек с сеятелем образца 1924 года, положил на стол и пододвинул Травину. – Тут ровно сто пятьдесят золотых рублей. Увидишь, что я тебя в чём-то обманываю, уйдешь, я удерживать не стану, деньги в любом случае твои. Ну а как убедишься, что я не вру, ещё пятнадцать таких же ассигнаций дам через две недели, а если какая другая помощь понадобится – доплачу, не обижу. По рукам?

Сергей родственнику не доверял ни на грош, в то, что тот спелся с нынешней властью, ещё мог поверить, а в благородные порывы баронской души – никогда, в старых воспоминаниях юного Сергея Травина, вспышками мигрени возникавших в его голове, Николай Гизингер был эгоистичной и продажной сволочью.

– Значит, и сейчас могу встать и уйти? – уточнил он.

– Можешь, – вздохнул Ковров, – только завтра со мной съезди, а то даже не поймёшь, от чего отказался.

– Хорошо, – Травин забрал деньги, встал и ушёл.

* * *

Радкевич, сидя за столом в гостиной, разглядывал карту сокровищ. Разглядывал с некоторым отвращением, потому что с ней он ближе к потерянному богатству не стал, хотя и попытался. А ведь мог, озарение пришло, когда он читал газету и наткнулся на заметку про похороны какого-то артиста, возникла мысль, что даты вполне могли указывать на захоронения. Ближайший к Преображенскому кружок накрывал несколько московских погостов, в частности, Немецкое или Введенское, где, как сказал старик Пилявский, похоронен Станислав.

На Немецком кладбище бок о бок с семейным захоронением Пилявских действительно отыскалась могилка некоего Лялина, который помер в день, обозначенный на карте, даже искать почти не пришлось. Казалось бы, всё складывается как нельзя лучше, в ту же ночь вооружённые лопатами Пётр и Павел раскопали найденную могилу, вот только Лялин никакого богатства Радкевичу не принёс, в гробу лежал истлевший мертвец. Злая судьба поманила золотым блеском и снова обманула.

– Ах ты подлец, – в сердцах сказал Герман и велел соседнюю могилу раскопать.

Рыхлая земля отлично поддавалась лопатам, свежий гроб с музыкантом они оттащили, подняли старый, который лежал рядом, переворошили останки Станислава Пилявского. Вот только ковырялись впустую, никакого золота там тоже не оказалось.

Главное, хоть с Немецким он угадал, но с остальными кладбищами просто не выходило. Радкевич уж и так, и эдак карту Москвы накладывал, но не получалось точно определить, что за погосты обозначены, а главное – поди найди на кладбище могилку по дате смерти, каждый надгробный камень разглядывай, книги-то в революцию могли вполне сгореть, а участков там столько, что будешь целыми днями бродить, не сыщешь. Вот если бы фамилия была или другая подсказка, то другое дело. Успокаивал он себя тем, что мертвецы – они существа спокойные, с богатством никуда не убегут, и рано или поздно он золото обнаружит, пусть для этого все московские погосты придётся объехать.

– Что там Зуля? – спросил он Павла, который чистил револьвер.

– Лекарь говорит, жить будет, но пока слова сказать не может, ест и пьёт через трубочку, рожа замотана, паскудник ему все кости на лице переломал. Ох и доберусь я до него, посчитаемся. А остальные вроде оклемались.

– Они меня не интересуют, пусть хоть сдохнут. Скажи-ка мне, что с Ковровым? Следите за ним?

– Федька бегает. Говорит, ничего особенного, только вот вчера нанял машину и катался где-то целый день, приехал на извозчике только в десять вечера. Кто за рулём был, этот олух не разглядел, но номер машины записал. Не иначе как прокатная, надо бы по конторам проехать, узнать. Герман Осипыч, распорядись, мы с Петькой больно на этого фраера злы, Илюху-то он, почитай, калекой оставил. Мы уж его разыщем, так дай разрешение на пику поднять, или с бабой его душу отведём, из-за неё началось-то.

– Тебе бы только с бабой душу отвести, всё под это подводишь. Делайте, что хотите, но чтобы в свободное время, – Радкевич снова достал из кармана игральную кость, катнул по столу. – Двойка, чтоб её, всё время двойка. Пашка, что может это означать?

– Кто ж его знает, – Павел подул в ствол, а потом принялся начинять барабан патронами, – вам к гадалке надо, она всё по полочкам разложит. А если подумать, может, два шага от могилы сделать надобно, или в два часа ночи копать, чтобы, значит, клад появился.