Шоколад

Отец умер после долгой продолжительной болезни, когда мне было четырнадцать лет, мама скоропостижно скончалась два года назад. Единственная бабушка, жившая в деревне, ушла вслед за мамой, своей дочерью. В завершении смертей муж похоронил мою самооценку, изваяв из меня покорную слугу. У меня остался единственный родной человечек — Данилка.

Муж для меня был чужой человек. Он ценил злость, ярость и силу, терпеть не мог слёзы сына. Ребёнок боялся плакать при отце. Муж, не узнав про условия в колонии, отправил меня сюда, лишь бы самому не очутиться за решеткой. Сердце кольнула ужасная мысль. А если он знал, что здесь творится?

Вдалеке послышались крики и лай собак, я подскочила со шпалы. Ноги худо-бедно защищены, могу двигаться быстрее.

Условный рефлекс хищников — догонять. Сидеть в ожидании толпы насильников — это сразу в гроб. Чем я хуже той лягушки? Она барахталась в молоке (в молоке!) до последнего, и мне повезёт. Кукиш вам, ублюдки!

Странно, что под ногами оказалась, заросшая травой земля. Значит, это край колонии, и где то близко огораживающая сетка, а в ней подкоп, сделанный руками узниц. Не верю, что никто не пытался отсюда бежать!

Почти с разбегу я налетела на сетку, помчалась вдоль неё, присела на миг, рассматривая землю под ней. Теперь туман мешал, не давал обзора. Я обязательно найду дыру в сетке, мне повезёт.

Бежать! Не останавливаться!

— Папа, помоги. Папа, помоги. Папочка, помоги, — шептала я как заведённая, скользя рукой по сетке.

Только с отцом я чувствовала себя в безопасности. Я была поздним, долгожданным ребёнком, отец любил и баловал меня. Мама тоже любила единственную дочь, но после похорон отца как-то осунулась, постарела, стала слабой и растерянной. Она сама нуждалась в поддержке и утешении, и я давала её настолько, насколько могла.

— Папочка, помоги.

Он был Богом для меня. Он же всё видит оттуда, он чувствует, как мне плохо, как я умираю без поддержки, рассыпаюсь на осколки, которые скоро не смогу собрать.

Рука провалилась внутрь сетки, поцарапав тыльную сторону ладони. Дырка в ограждении была небольшая, горизонтальная, словно взрезанная специальным инструментом. Повернувшись спиной к лесу, я просунула голову, потом плечи, вытащила руки, и, придерживаясь за сетку, стала вытягивать всё тело.

Ветровка трещала, цеплялась за колкие острые жала, но я терпеливо двигалась вперёд. Ноги вышли быстрей и легче, я даже не задела самодельные портянки, подтянувшись руками на сетке. Рухнула вниз, отдышалась. Захотелось расплакаться от облегчения. Через минуту я поняла, для слёз уже нет сил.

В лес я двинулась на автомате, не отдавая себе отчёта, куда бежать. Туман, оказывается, здесь был не таким густым и плотным в сосновом лесу. Ногам было больно. Иголки, сучки, шишки впивались в ступни, прокалывали полусгнившую ткань, резали подошвы.

Ноги совсем не держали, страх, боль, усталость накатили штормовой волной и обрушили меня на землю. Видимо отключившись ненадолго, я очнулась оттого, что бок застыл и занемел. Поднялась, опираясь на локоть, потом села, поджав ноги. Недалеко от меня лежала куча сухостоя, упавшее дерево, на которое время и ветер нанесли ветки.

Надеясь, что под деревом смогу как-нибудь смогу умоститься, поднялась и поплелась к нему. Как-нибудь получилось. Куча хвои стала мне подстилкой, сухие ветки впивались в бока. Вытащив из-под себя несколько самых колких, немного поёрзав, неуклюже устроилась на боку. Сюда бы любимую грелку — матрасик, согреться и забыться. Я смежила глаза и ухнула в чёрную бездну.

Глава 5. Красная машинка

— Подъём! Встать! Живо!

В предрассветном мареве, едва мне удалось разлепить ресницы, колыхалась фигура охранника с собакой. Кирилл? Голос вроде бы его.

— Вставай!

Голова кружилась, но я оторвала её от лежанки и приподнялась. Тело от неудобной позы на одном боку, занемело, ноги замёрзли. Сквозь растрепавшую рогожку проглядывали носки с протёртыми пятками. Перед носом что-то шмякнулось. Протерев глаза, я разглядела свой кроссовок. По нему меня, видимо, искала овчарка.

В душе царили холод и пустота.

Посмотрев на мои ступни, Кирилл поморщился.

— В одном пойдёшь.

Этим сумрачным утром я ощущала себя молчаливой и послушной куклой, которую подвесили за верёвочки и дёргали за них, чтобы двигались руки и ноги. Руками и ногами я двигала сама под голосовые команды извне — новый тип взаимодействия для живых кукол.

— Шевелись!

Сдёрнула с правой ноги рогожу, принялась наматывать её поверх левой портянки.

— Быстрей! Из-за тебя всю ночь не спал. Хватит возиться.

Занемевшими пальцами кое-как замотала портянку на левую ногу, обвязала её тонкой полоской ткани, правую ногу втиснула в кроссовок, непроизвольно застонав от боли. Нога отекла, стопа была поранена. Кирилл толкнул меня в плечо. Что ж вы все такие звери…

— Живее!

Поднялась и, хромая на обе ноги, двинулась за Кириллом. Овчарку он спустил с поводка, она обнюхивала кусты, метила их, облаяла пару деревьев с белками, в одном месте принялась что-то ожесточённо рыть. Кирилл покрикивал на пса, не давая тому далеко удаляться. Рогожка на левой ноге размоталась, и волочилась по земле. Остановиться и подвязать её, у меня не было ни сил, не желания. Голова кружилась, иногда я опиралась на деревья, замирая на пару секунд, переводя дух. Раньше я не знала такой дикой слабости, от которой тянуло рухнуть в ближайшие кусты.

Кирилл, оглянувшись, что-то сказал. Его слова проплыли мимо сознания, а потом как сквозь мутную пелену дошло, что скоро начнётся дождь и надо торопиться. Каждый шаг отдавался глухой болью.

Странно, что я так далеко убежала. Мы, кажется, брели по лесу целую вечность. Когда достигли ворот лагеря, начался дождь. Он заплакал вместо меня, тёк по щекам, скатывался по подбородку, собирался в уголках глаз, намочил волосы, спину и штаны. Нас ждали, Кирилл по рации уже сообщил о нашем приближении. Он взял пса на поводок, мы прошли через КПП с незнакомым охранником и очутились на территории ненавистного лагеря. Кирилл грубо прошипел в спину.

— Поворачивай к медчасти.

Теперь он шёл позади, конвоировал меня как положено.

— Портянку подтяни и капюшон накинь.

И что-то добавил неразборчивое. Матерился, наверное.

На левой ноге, действительно, рогожка почти полностью размоталась, но я не могла наклониться и закрутить её. Пускай хоть свалиться, медпункт рядом, а в общежитии у меня есть запасная пара обуви. Похромала вперёд, пропустив мимо ушей, гневное ворчание Кирилла. На виду всей колонии он ведь не ударит? Вялые мысли в голове, в глазах размытая площадь и столовая. Ещё рано, столовая закрыта и любопытных женщин нет, меня никто не увидит. А если бы увидели? Раньше я бы страдала, ловила каждый косой взгляд и перешёптывания за спиной. Здесь и сейчас у меня выключились все эмоции.

На крыльцо вышел доктор, я, кажется, стала частой гостье в его владениях. Можно сказать, нынешняя фаворитка. Мы подошли к Виктору.

— Забирай, — коротко бросил Кирилл, развернулся и пошёл к калитке, разделяющей наши территории.

Док с красными глазами (не выспался бедняга) уже издалека рассмотрел мои ноги.

— Разувайся здесь. В кабинет грязь не тащи.

Я посмотрела на его почти мальчишеское лицо в мелких чуть заметных веснушках на носу и щеках. Наверное, немного старше меня или мой ровесник. Скрытый садист, который приехал в колонию воплощать в жизнь свою бессознательную программу. Такую инфу особенно про хирургов и стоматологов выдал на лекции преподаватель психологии, а в заключении сказал, что за спиной каждого хорошего специалиста приличное кладбище. Его откровения тогда меня сильно покоробили, но сейчас, глядя на Виктора, подумала, преподаватель был прав.