Шоколад

Боже, я безумна! Колония свела меня с ума!

Едва успела к унитазу, как меня вывернуло.

Вернувшись в кровать, я снова легла, закрыв глаза. Так не должно быть, но это случилось. И секс с полковником. Перевод в двести тысяч. Это не из области фантазий. Хватит наговаривать на себя.

Мой папа отлично играл в шахматы, он рассказывал, что в каком-то турнире за свою организацию в области он играл на первой доске и в тридцать четыре года подтвердил кандидата в мастера спорта. Он и меня с раннего детства учил играть. Папа говорил: «Не торопись, Майя. Думай. Думай на несколько ходов вперёд». Шахматы меня мало привлекали, но сейчас папин совет был единственно возможный из того, что у меня было. Из морока, в котором я очутилась, придётся выныривать самой, никто не поможет.

На смену растерянности и ужасу пришла холодная злость, помогающая думать. Что ж, рассмотрим ходы полковника. Он следил за мной, знал, где живу и вовремя появился в роли спасителя. Следующий ход, забрал к себе, свозил к психиатрам, удостоверился, что не сумасшедшая.

Дальше заявление в суд. Здесь была нестыковка. Хотя почему нет? Я же растаяла, поверила, пошла с ним. Поэтому деньги, предложение о штампе в паспорте, ночь нежности, и пчёлка Майя потеряла голову.

Строптивая Майя не захотела добровольно ехать в колонию. Подвела полковника. Ему пришлось действовать жёстко без моего согласия. Он присоединил меня к отряду, поселил в камеру. Полковник хочет свести меня с ума. Муж мог заплатить, чтобы меня заперли в дурку. За два месяца не получилось, решили продолжить. Удар в челюсть супруг выдержал для достоверности игры. От этой мысли затошнило, и я снова шагнула к унитазу. Моё сознание навязчиво рисовало двух безжалостных монстров, скрепляющих сделку рукопожатием, я уже не могла отделаться от этих образов.

Почти всю ночь меня периодически рвало, пустой желудок сжимался болезненными спазмами, я вскакивала и бежала к раковине, стояла над ней, сплёвывая горькую слюну, упираясь руками в стену, потому что к утру уже качало от боли и слабости.

*

Когда за окном начало светать, немного отпустило, я скрючилась на кровати, прижав колени к животу. Блокировка двери, шаги по коридору, женские голоса откликнулись в сердце предательской дрожью. Не в состоянии разлепить глаза и подняться, пропустила завтрак. Потом кто-то зашёл.

Медленно повернув голову, в сторону вошедшего, успела увидеть только спину инспектора. Неужели снова шить? Перевернулась на другой бок, чтобы посмотреть, что он принёс. Упаковка с чаем, маленькая коробочка сахара — рафинада, ржаные хлебцы и никелированный термос. Наверное, Виктор, таким образом, позаботился обо мне. Хорошо хоть швейную машинку не притащили. Шить сегодня я бы в любом случае не смогла.

Я провалялась целый день на кровати, иногда вставая выпить сладкого чая и похрустеть хлебцами. Ценить то, о чём смешно и подумать на воле — колония меня научила быстро, осталось совсем немного — выжить. Окружающее пространство сузилось до ненавистной камеры, стылого марева за окном, запаха тлена и сырости, пропитавшего всё вокруг. Как сохранить себя в этом мире? Что мне делать?

Утром следующего дня под моросящим дождём я двигалась к столовой, слегка покачиваясь от слабости. В колонии ничего не изменилось, время как будто застыло в этом месте, только стало гораздо холодней. Женщины выстроились около стены парами. На меня мало кто обращал внимания, я встала последней, пары для меня не нашлось. Рассеянным взглядом обвела площадь, запретив смотреть на администрацию, уткнулось взглядом в мед часть. Вдруг выйдет Виктор?

Неясный тревожный импульс заставил повернуть голову. В калитку между нашими территориями вальяжно входил высокий, широкоплечий охранник. Ноги подломились, я осела на колени, согнулась, с трудом делая вдох, термос стукнулся об асфальт, выпав из руки.

Кто-то из женщин обернулся ко мне.

— Что с ней?

— Может доктора?

В этот момент дверь столовой открылась, женщины гуськом потянулись внутрь, ко мне направился дежурный. Сердце выскакивало из груди, я пыталась продавить в лёгкие воздух, мгновенно покрывшись липким потом.

— Эй!

Надо мной склонился лысый Федя, легонько потряс за плечо.

— Тебе плохо?

— Дай я врежу, — раздался ненавистный голос волчары над головой, — у неё приступ, надо сильней.

Федя развернулся, заслонил меня, шагнул навстречу Егору.

— Не лезь.

— По щеке вдарь.

— А может тебе в морду?

Повисла пауза. Я не могла поднять голову и посмотреть, что происходит между ними.

— Чё ты сказал, ублюдок детдомовский?

— То и сказал, дрочер! Тебя дома учили на толчке по часу сидеть с планшетом? Полезешь к ней, подам раппорт.

Сердце застучало чуть тише, я смогла протолкнуть воздух в лёгкие, сделать вдох, потом другой. Серый мир затрепетал под закрытыми веками.

Резкий звук удара, плеск, на лицо попали капли воды. Я открыла глаза, увидев ноги в берцах в большой луже. Два охранника дрались в воде, не замечая её в пылу потасовки. Если бы включить музыку, оставив звук ударов, топот ног и брызги, я подумала бы, что смотрю водное шоу, специально разыгранное в виде мордобоя. Маты, которыми обменивались мужики, портили всё впечатление. Подняла голову. Федя сгруппировался, провёл ряд ударов, волчара в основном защищался, но один хук он пропустил, и взвыл от боли. Отскочив от коренастого Феди, он заорал.

— Вспомнишь меня, Лысый!

Его неприкрытая лютая злоба испугала меня. Прилюдное поражение у меня на глазах, оказалось для него в сто крат болезненнее удара в челюсть. Зря Федя повёлся на провокацию.

— Вали, дрочер!

Проводив взглядом волчару, охранник, вытер кровь с разбитых костяшек о чёрные штаны, подошёл ко мне.

— Пойдём, а то завтрак закончится.

В столовой он усадил меня на свободное место, принёс тарелку с ячневой серой кашей и паёк, налил в термос горячей воды. Женщины за столом настороженно наблюдали за нами. За раздаточной стойкой орудовал прыщавый парень. Ничего не изменилось. Опять наварили котёл дряни, которую многие выбросят, и свиньям достанется отличные помои. Медленно скребя ложкой по тарелке, я запихивала в себя еду, зная, что надо восстановить силы. Если не поем, опять целый день буду пластом лежать на кровати и день могут засчитать как нерабочий.

— Ты новенькая? — спросила приятная девушка в голубом спортивном костюме с розовыми волосами и стрижкой каре.

Слишком светлый, зря она его сюда, отстранённо подумала о костюме. И волосы слишком яркие. Привлечёт внимание.

На хорошеньком гладком лице девушки цвёл нежный румянец. Пока ещё цвёл.

— Меня Светой зовут.

Света ждёт рассвета

Я грустно улыбнулась. Свете стало неловко от моего молчания, она уткнулась в тарелку.

Поломают девчонку

— Через десять минут построение на площади. Начальник лагеря сделает объявление, — зычно произнёс Федя.

Меня прошиб холодный пот. Если увижу полковника, не выдержу. Зачем он хочет познакомиться с отрядом? Увидеть свежее мясо? Когда они прибыли, общего сбора не было. Что за ужасные мысли? Нельзя приближаться к нему, смотреть даже мельком, прячась за спины других. Нельзя! Я могу съехать с катушек, впасть в истерику и что-нибудь вытворить. С содроганием вспомнила карцер. Не выдержу!

Какой карцер? Меня же освободили тридцать первого августа. Не освободили, а снова посадили, поэтому я здесь.