Шопинг с Санта Клаусом

— Он не Кеша Пах, он Паша Кох! Ты склеротик! — смеясь, поправила я, искренне радуясь возможности хоть как-то задеть мужскую гордость. — Отличный парень, между прочим, очень услужливый. Конечно, я позвоню именно ему. Уверена, он мне не откажет. А тебе большое спасибо за все и спокойной ночи!

— Далеко еще до ночи!

С этим я спорить не стала, просто отключилась — точно зная, что после этого Саша наверняка перезвонит.

«Ну, наконец-то я вижу элементы фирменного стиля! — похвалил меня внутренний голос. — Ты ранила его самолюбие, молодец! А то ходила такая кислая и все ныла: «Ах, он меня отверг! Ах, я его не покорила!» — аж противно было смотреть на это жалкое зрелище».

— Больше не буду, — пообещала я и азартно потерла ладошки.

Ирка, которая именно в этот момент выплыла из ванной комнаты в облаке ароматного пара, трактовала мой жест совершено неправильно:

— Замерзла? Давай под душ, там вода — кипяток, не то что в батарее!

С этими словами она проплыла к пресловутой батарее и принялась развешивать на ней свежевыстиранное белье, негромко и без души ругая немецкую манеру безбожно экономить на отоплении жилых помещений.

— Ир! — позвала я, плашмя падая на кровать, которая от неожиданности проскрипела какое-то грязное германское ругательство. — Как ты думаешь, может, нам вместо Ксении на завтрашнюю встречу с Шванке другого переводчика взять?

— А чем тебе Ксения не угодила?

— Ну… — Я напрягла воображение: — Мне не нравятся отношения, которые сложились у них с Вадиком.

— Это почему же?

— Потому, что они не учитывают мои интересы!

Подруга аккуратно пристроила на отопительном приборе свой лифчик, выпирающие чашечки которого образовали горную гряду, почти дотянувшуюся до подоконника, и удивленно посмотрела на меня:

— А кем из них двоих ты вдруг заинтересовалась — Вадиком или Ксюшей?

— Да я не о личных отношениях говорю! — Я села на кровати, чтобы лучше видеть Ирку. — Просто Вадик имеет на Ксению слишком большое влияние. Сегодня он по собственной воле отпустил ее с работы, и она ушла, не спросясь у меня, будто так и нужно. Потом она дважды звонила мне на мобильный, но спрашивала всякий раз Вадима, говорила — у нее к нему важное дело, а со мной об этом деле разговаривать не хотела.

— Я поняла, — Ирка кивнула махровым тюрбаном. — Тебя беспокоит нарушение субординации? Вадик внушил Ксении, что это он главный, а ты, как настоящая феминистка, не желаешь уступать свой командный пост мужчине.

— Что-то в этом духе.

Я посмотрела на подругу с уважением: надо же, какую солидную психологическую базу подвела!

— Ну, и не уступай, — великодушно разрешила она. — Хочешь другого переводчика — возьми другого. И лучше, конечно, мужчину. Так сказать, для пущего торжества феминизма.

Она раскинула руки, словно показывая желательный размах феминистского движения, и со сладким стоном рухнула на кровать, при приземлении придавив забытый под подушкой пульт дистанционного управления.

Сплит-система и телевизор включились одновременно.

— Кушен, кушен, кушен, кушен! — запищал придурковатый голосок, которыми обычно озвучивают малосимпатичную мелкую живность в японских мультфильмах.

— О! Зайчик! — хмыкнула я. — Но не Вайсман.

— Не смотри на него, а то он будет являться тебе в ночных кошмарах, а дурацкая песенка гвоздем застрянет в башке, — предупредила Ирка, торопливо тиская пульт.

— Шпиль ми! Дрюкен ми! — вытягивая морщинистые красные губы в коктейльную трубочку, утробно проворковал жуткого вида упырь в седых локонах и кружевной комбинации.

Вкупе со сладострастным зайчиком это сексуально озабоченное страшилище могло организовать в ночных кошмарах настоящий демографический взрыв. Волосы на моей голове зашевелились безотносительно прохладного дыхания кондиционера. Ирка правильно оценила мой прерывистый вздох, спешно переключила канал, и на экране появились две фотографии одного и того же лохматого зверя. В уголке кадра ссутулилась тощенькая, с виду — смертельно усталая девушка. Она вяло жестикулировала, без пауз и знаков препинания выговаривая бесконечное немецкое слово.

— Это белый медвежонок, символ берлинского зоопарка и города вообще, — скороговоркой объяснила мне Ирка. — Телезрителем уже почти сутки предлагают любоваться снимками его бренного тела, обещая награду тому, кто увидит, чем одна картинка отличается от другой.

— По-моему, ничем, — сказала я и задумалась.

Что-то такое закрутилось у меня в голове в связи с медведями, которые не имеют видимых различий… Я попыталась сосредоточиться, но помешал телефон. Он завибрировал у меня под боком, и я мгновенно почувствовала себя маленьким хулиганом, который прячет в кармане штанов майского жука, дожидаясь возможности опустить его за шиворот понравившейся девочке: понимание того, что мой поступок не приведет в восторг окружающих, не могло помешать мне его совершить.

Сотрясение мобильника, конспиративно переведенного в режим вибрации, сигнализировало о поступлении эсэмэс-сообщения, и я догадывалась, кто мне его прислал.

Моя охочая до призов подружка как раз засмотрелась на телевизионных мишек, и я воспользовалась моментом, чтобы тайком прочитать короткие строчки на дисплее телефона: «В половине восьмого в баре твоего отеля, идет?»

«Идет? — саркастически повторил мой внутренний голос, безошибочно предугадывая ближайшее будущее. — Да нет, она не идет — она уже бежит, спотыкаясь и падая!»

— Я в душ! — в полном соответствии со сказанным падая с кровати, крикнула я Ирке.

29

Руди Виккерс вышел к мосту через Шпрее в седьмом часу вечера. Уже темнело, и накрапывающий дождь сыпался на круглые шары уличных фонарей, как мошкара на медоносные кашки. Отражения светящихся вывесок кисли в лужах, расползаясь в бесформенную массу под ногами гуляющего инспектора, и огни на знаменитой Берлинской телебашне за мелкой сеткой дождя сияли смутно, как неизвестное науке созвездие. Руди и сам не мог сказать, какого дьявола он затеял долгую пешеходную прогулку в такой неприятно тоскливый вечер. Виккерса вела интуиция. Вернее сказать, она его подталкивала изнутри, барахтаясь в черепе инспектора, как маленькая старушка в несоразмерно большом для нее пальто. Старушка-интуиция прилагала массу усилий, чтобы сплести из обрывков информации и разнородных соображений нечто цельное и осмысленное, вроде добротного шерстяного носка.

Руди шлепал по лужам, бессмысленно созерцая окружающую действительность, отдельные фрагменты которой неожиданно припутывались к его интуитивному носку крепко, как двойная пятка. Первым таким вкраплением стал памятник, вблизи которого Виккерс остановился, склонив голову к плечу, как недоумевающий пес. Огромные фигуры Маркса и Энгельса Руди видел не в первый раз, но лишь сейчас догадался, почему этот монумент пользуется огромной популярностью у туристов из стран СНГ. Воспитанные в духе марксизма-ленинизма, они остро чувствовали, что в отсутствие фигуры Ильича памятнику на две персоны не хватает русского духа, и компенсировали этот недостаток, лично фотографируясь на фоне некомплектных корифеев. Руди не знал, какое значение может иметь эта его догадка, но бабушка-интуиция приняла ее с благодарностью и завозилась с удвоенной энергией. Виккерс ощутил очередной побудительный толчок и побрел дальше.

Река лежала под мостом уныло и тяжко, как темное шершавое бревно под изящной аркой из дикого хмеля. Инспектор долго стоял, глядя на черную воду, в которой утопающими светлячками трепыхались отблески фонарей. В висках у него стучало: это бабуля-интуиция хлопотливо брякала спицами, вывязывая очередной рядок.

Руди вытянул из кармана веревку с привязанным к ней крючком, пропустил бечевку сквозь маленький железный блин от штанги и опустил свое рукоделие с крючком и грузилом в черно-золотую воду.