Шпага Софийского дома
Шрифт:
Нет, следующим Гришаниным грехом оказалась не кража... Дело похуже было. Называется: "осквернение христианских праздников языческими сексуальными игрищами". Именно так записал бы диспозицию данной статьи Олег Иваныч. А конкретно: бегали в ночь на Ивана Купалу несколько отроков с отроковицами же по лугам в чем мать родила. В том числе и Гришаня. На качелях качались. Потом через костер в том же виде скакали. Потом... В общем, предавались блуду. И это за пять с половиной веков до сексуальной революции! Ну, блуд - ладно... Раннее начало половой жизни тут в порядке вещей. Только не в ночь на Ивана Купалу! Блуд блудом - в данном случае дело не в этом. В язычестве поганом, вот в чем! Костры, качели... Будут
– Чего шлялся-то по лугам этим?
– Так весело ж!
– Весело ему... Ну, веселись теперь. А вообще - хорошо, хоть про меня вспомнил. Теперь вместе думать будем, как быть. Подай-ка квасу. Яд-то тебе даден уже?
– Нет еще...
– Гришаня покачал головой, улыбнулся несмело.
Олег Иваныч задумался. По идее, лучше б было рассказать все Ионе, да вот только проклянет потом владыко Гришаню, родственничка своего незадачливого. На веки вечные проклянет и грехи замаливать в монастырь дальний отправит - к бабке не ходи. А ведь, кроме Ионы, еще и Пимен имеется, и Феофилакт, и Варсонофий. Да еще митрополит в Москве, церкви глава православной. Кто их знает, как они в таком разе к отроку отнесутся? Уж больно много всего набирается. Нет, ничего говорить Ионе не надо, а предупредить тайно нужно. Инкогнито. Чтоб опасался яда. А яд этот у Ставра пускай отрок возьмет... А может, не брать? Вообще, лучше б Гришане свалить куда подальше.
Услыхав про "куда подальше", Гришаня кивнул, согласился. Многое произойти может, покуда его не будет. Да и все прегрешения со временем забудутся.
Олег Иваныч усмехнулся... Ну да, забудутся, как же! Плохо Гриша Ставра-боярина знает! Однако вслух ничего не сказал, не стал расстраивать повеселевшего отрока. С чего тот радовался - было не очень понятно, вроде ведь ничего конкретно и не решили. Но, с другой стороны, выговориться, поведать страшную свою тайну знающему человеку - это само по себе было уже большим делом. Тем более - не чужой человек Гришане Олег Иваныч, как сам отрок говорил - "отца вместо"...
Потом уже, как почивать собрались, вспомнил Олег Иваныч про записку. Вытащил, разгладил бережно, подозвал Гришаню. Глянь-ка...
Гришаня голову почесал, нос смешно поморщил, сказал, что грамотку сию разгадать трудновато будет. Может, утром лучше?
– Не фиг, - тут же пресек Гришанину леность Олег Иваныч.
– Понимаю, что трудно.
– Усмехнулся, съязвил, не удержавшись: - Это тебе не групповуху в лугах устраивать, тут думать надо.
Отрок махнул рукой, уселся за стол, бумаги лист попросил да перо гусиное...
Начал буквицы в строчку выписывать. Аккуратно так, одну под другой. Олег Иваныч за спиной стоял, дивился.
ТТТ - под Б, Ш - под В, и так далее.
Гласных букв почему-то не было вовсе.
– А они и не меняются, - обернувшись, пояснил Гришаня.
– То литорея книжная. Смотри, Олег Иваныч: каждой верхней буквице - нижняя соответствует, и наоборот... Видишь?
Олег Иваныч кивнул.
– А раз видишь, так на, читай теперь, а я спать пойду... Вон, буквы-то все выписаны.
Отпустив сонного Гришаню, Олег Иваныч придвинул к себе Софьину записку. Надписал сверху нужные буквы...
"Наконец благодарю тебя, господине, за спасение от злоковарных татей на пути из Тихвина. Думаю, пристало нам встретиться, если на то Божья воля будет и твое разумение. О чести моей не печалься, я женщина новугородска вольная и сама себе хозяйка, и ты, господине, порухой мне не будешь, ибо иного благородному рыцарю и вовек не сталось. О встрече договоримся через Никодима, молю тя, тайно делай сие, ибо есть у меня могущественный враг из числа новгородских herrensrat.
Софья".Ниже была приписка: "Встречи жду".
Олег Иваныч неожиданно покраснел. Давненько не получал он любовных записок, класса с пятого, но почему посчитал сию записку любовной - сказать не мог бы. Посчитал почему-то, и все тут!
"Могущественный враг"... Ну, это, знамо дело, - Ставр, кто ж еще-то? Ой, не зря он в церковь Михаила на Прусскую шляется. С Федоровского-то ручья, чай, не ближний свет.
"Встречи жду". Ах, Господи...
Олег Иваныч потянулся. За окнами кричали первые петухи. Наступало серое осеннее утро.
Глава 8
Новгород. Октябрь 1470 г.
Он сокрушенно думал: "Напрасные мечты!
Меня своей любовью не осчастливишь ты,
А без тебя в могилу сведет меня тоска".
То в жар, то в дрожь от этих дум бросало смельчака.
"Песнь о Нибелунгах", Авентюра Пятая
Как дело измены,
Как совесть тирана
Осенняя ночка темна...
Революционная песня
Ночь, холодная октябрьская ночь, была темна и ненастна. Черные, похожие на гнилые потроха тучи давили на спящий город, на каждого человечка в нем, от знатного боярина до самого худого шильника, каким-то жутким колдовским прессом. Словно чувствуя это давление, мычала неспокойно скотина в усадьбах, глухо ворчали псы. Дул ветер, швырял заряды мокрого - пополам с дождем снега, шевелил корявые ветки деревьев, неприлично голые, склизкие. Иногда порывы ветра становились сильнее, и тогда, словно злобствуя, расходились по сторонам тучи, и проглядывал на какой-то миг месяц - большой, кроваво-красный, чем-то похожий на пережаренный блин. Потом тучи снова сходились, проглатывая попавший в ловушку месяц, как болотная тина. Каркали - кликали беду вороны, перекрикивая ветер. Где-то за городской стеной, в лесах, выли волки.
Бились о стылые берега черные воды Федоровского ручья, еще не схваченные льдом, но уже давно готовые к этому - холодные, грязные, вздувшиеся после осенних дождей почти до самого настила деревянного моста.
Вдоль ручья, оглядываясь, словно волки, медленно шли двое. Сторожились - не поскользнуться бы, не свалиться в черную хладную жижу. Возникли - словно бы ниоткуда - напротив церкви Федора Стратилата. Тащили большой мешок, вполголоса ругаясь. Вернее, тащил-то один - бугаистый мужичага. Второй - мелкий плюгавец - шагал позади, подгоняя. Погодка была нелюдская, а им в самый раз! Нет лишних глаз, и вряд ли встретится на пути запоздалый прохожий.
Ветер в который раз развел тучи. Показавшаяся на миг луна, скорее лишь только самый ее краешек - осветила лица путников тусклым багряным светом. Тупую бородатую рожу бугая и недовольно скривившуюся физиономию плюгавого - с длинной козлиной бороденкой.
– Поторапливайся, - недовольно взглянув на луну, поморщился плюгавец. Не ровен час...
– Так, может, тут и бросим? Все равно течением унесет.
– Цыц!
– неожиданно рассердился плюгавец.
– Делай что велено, а не то ужо, все обскажу боярину.
– Что ты, что ты, кормилец?!
– не на шутку испугался бугай.
– Я же так просто ляпнул, не подумавши...
– Вот и не мели языком почем зря! Под ноги смотри лучше.
Скрытые мраком ночи, они прошли вверх по течению ручья и вышли к городской стене, темная громада которой смутно угадывалась впереди. Справа, за черными стволами деревьев, маячила ограда усадьбы. Не богатой, но и не такой уж бедной. Не высок тын, да и не низок, за ним терем не терем, но домина справный, о двух этажах, с подклетью. К самому ручью от усадьбы спускались узкие деревянные мосточки, к мосточкам была привязана лодка-долбленка - видно, не успели хозяева прибрать на зиму, а может, и не собирались прибирать - кому она нужна-то, и так перезимует.